Юрий Тешкин - Полковник

Идею братства, далее размышляет он, не надо смешивать с конкретно христианскими идеями, поскольку происхождение ее наверняка дохристианское, а может быть, еще и доязыческое, нечто географически-планетарное, что лишь позднее и оформилось в языческое братание человека с человеком, человека со зверем, с растением, с камнем, вообще всего и со всем!

Понятно, что эта основная наша идея — братство неравных как-то трансформировалась в веках: смешавшись с христианством, родила особо русскую соборность, главной характеристикой которой была покладистость. В атеизм, в революцию ударившись, изначальная наша надыдея оформилась в утопический общинный социализм. Ну а когда несбыточность нашего социализма стала очевидностью — сегодняшнее время! — начались бурные поиски ответов всё на тот же проклятый вопрос — о братстве. Полковник убежден, что, по существу, до сих пор до конца никем не понятый планетарный призыв Горбачева к новому мышлению — ведь это все о том же, о том же — о братстве неравных! То есть опять-таки о нашей русской основополагающей надыдее.

Ну а из нее уже, понятно, вытекают и все остальные, такие присущие нам во все времена идеи, как-то: идея номер один — непримиримая (естественно, неосознанная, на уровне рефлексов) вражда народа ко всякого рода индивидуальностям как антиподу братства. И особенно к этим коллективным индивидуальностям, то есть ко всякого рода сословиям. Ведь как ни верти, а народ не принял кооператоров! И это для перестройщиков очень неприятная неожиданность.

Вторая идея, с неизбежностью вытекающая из надыдеи братства неравных, это, конечно, идея вождя, царя, личности, хозяина (дело, конечно, не в названии, а в сути), вообще — отца родного для народа. Народ и вождь — это два полюса одного единого магнита. И только силовые линии подобного могучего магнита одни в состоянии удержать, как многомиллионноградусную плазму, это неудержимое наше братство неравных.

Как глупы все эти сегодняшние споры, думает полковник, начиная застегивать пуговицы, как глупы эти споры по поводу того, случайна или не случайна была революция в России. Дело-то все в том, что на смену одной личности — царя, — полностью опошлившейся в глазах народа, история решительно выдвинула новую личность — Ленина! У которого были, разумеется, и свои идеи, но в них ли дело? Ведь в конце концов идеи могут и меняться — то: «Вся власть Советам!» — то: «Недоверие Советам!», то военный коммунизм, то нэп. И если б народ пристально следил за всеми ленинскими идеями, давно б с ума свихнулся. Нет, здесь надо было просто по-детски верить. И народ верил Ленину. «И эту главную нашу черту — детскость — будем иметь в виду», — добавляет он вслух.

Застегнувшись, он отряхивает невидимые соринки, пылинки, мундир тяжел от наград. Но это именно та тяжесть, под которой дышится легко, а мысли одновременно такие простые и мудрые. Да-да, получается, что всем крупным личностям нашей истории в отношении своего народа как-то неожиданно везло — Иван Грозный, Петр Великий, Ленин, Сталин… В целом народ никогда не осуждал их. И не случайно. Каждый из них вел борьбу не на жизнь, а на смерть не с собственным народом, ибо метафорически это выглядело бы как борьба головы с собственным телом. И поэтому, как ни верти, каждый вел борьбу все же с сословностью, с ней лишь одною — боярской, помещичье-дворянской, военной, интеллигентской. Ну а поскольку эта борьба с сословностью всегда и отвечала народным инстинктам, в душе народа она и не могла не одобряться. Тем еще более укрепляла положение данных царей-вождей.

А вообще-то (перед зеркалом в странной позе, с указательным пальцем у виска, замер полковник), а вообще-то, понимали или нет они свою роль, роль вождей? Как какой-то мифической, однако ж и реально существующей головы огромного, многомиллионного тела! Слышали или нет эти миллионы пульсиков, собирали или нет в себя эти миллионы разрозненных мыслей в одну главную? Несомненно! Иначе ж никогда тебе не быть русским вождем. «Братья и сестры! — откашлявшись, произносит он торжественно… Да-да, именно так и должен был он в смутную свою минуту обратиться к своему народу. — Пусть осенит вас крестное знамя ваших великих предков — Александра Невского, Дмитрия Донского…» Он осторожно поправляет орден Александра Невского, зазубренными его краями словно бы проверяя чувствительность все более немеющих пальцев, он шепчет что-то неразборчивое, ему становится горько и обидно… комок застрял в горле, он пытается еще раз повторить: «Братья и сестры!» Но лишь сипит, горлом хлюпает, ему до слез обидно… Но, собственно, разве ж народ убрал из Музея Революции все, что напоминало бы нам сейчас о Сталине? В последний раз там побывав, полковник с горечью констатировал: висит там куртка Свердлова, висит фуражка Дзержинского, висит тельняшка матроса — участника революции. А вот человеку, который более полувека принимал активное участие в российском революционном движении, места — увы! — не нашлось. А ведь Сталин не только участник всех трех русских революций, он после Ленина почти тридцать лет стоял во главе партии и народа! И это в исключительно ответственные периоды русской истории. И такому человеку, горько качает полковник головою, не нашлось места в Музее Революции! Не нашлось места для его трубки, рублевой пачки «Герцеговины Флор»! Сунув рассерженно руку в карман, полковник обнаружил почти нетронутую пачку «Беломора» и не раздумывая закурил.

Да, возможно, как человек Сталин наделал много непростительных ошибок… процентов на тридцать, как и у Мао Цзэдуна, жизнь его состоит из ошибок. По-видимому, как и у каждого смертного. Но осложняя, а то и создавая экстремальные ситуации, именно в этих ситуациях действовал как истинный вождь, с беспощадной решительностью всегда достигая того, чего хотел, — будь то коллективизация, индустриализация, будь то победа над Гитлером.

А что сейчас? Сейчас катастрофически теряем свое национальное достоинство. Видно, кому-то сильно это надо. Да, к сожалению, готовы молиться на все, что идет из-за границы, начиная от товарного устройства жизни до конкурсов красоты. Готовы исповедоваться во всех мыслимых и немыслимых прегрешениях, во всем-де виноваты одни мы! Современные радетели-правдоискатели готовы маятник народного самосознания затолкать на самые задворки истории — знай свой шесток! Но этот маятник тяжел! Ой как тяжел (полковник-то знает наверняка), и если этот маятник в другую сторону качнется!.. Полковнику заранее жаль этих радетелей-правдолюбцев.

Им, радетелям за историческую справедливость, очень бы хотелось выставить Сталина кем-то вроде Пиночета или папаши Дювалье, потерзавших вволю свои народы. Понятно, так им, радетелям, удобнее вершить свои мелкие делишки. Но только Сталин-то был совсем другим. По крайней мере, если не в сознании радетелей, то в сознании народа. Иначе бы не бросались с его именем под танки, не шли бы с его именем гордо на казнь. Когда выскакивающий из окопа с пистолетом полковник орал: «За Родину-у-у!», «За Сталина!» — тут же подхватывали за спиною окопы, горячо дышало в спину, упоительно несло вперед среди своих. И все это сливалось в то единое, что лишь и могло победить в той страшной войне не на жизнь, а на смерть. И это факт, от которого никуда не деться.