Юрий Тешкин - Полковник

Игорь Серафимович незаметно вздохнул, стал, не отпуская листочки, глядеть поверх голов в окно, где на открытой форточке сидела, в приемную заглядывая, желто-синяя птичка. Синица. Какое-то легкое недоумение теперь связало ее и Игоря Серафимовича, скорей всего, именно поэтому, именно эта несущественность и удерживала теперь чуткую птаху, потому что форточка слегка покачивалась под ветерком, сидеть на ней было трудновато. Но синица не улетала, все в форточку заглядывала: это почему же так много людей с разноцветными папками замерли перед одним без папки? Но зато с бумажными листочками, свисающими на грудь вроде бороды. Игорь же Серафимович, рассеянно следя за слабенькой бодренькой птичкой, думал о Бушинском-старшем и в конце концов признал, что ход с его стороны неплохой, то есть хоть, разумеется, слабенький, но вполне по-птичьи бодренький, в общем, желто-синий. На зеленый конечно же не тянет. И, с легкостью отпустив вторую группу оппозиции, пообещав, как и первой, самым серьезным образом во всем разобраться, прошел в кабинет и сразу стал звонить мэнээсу Скачкову:

— Скачи, Скачков! И чтоб через полчаса мне был тут как штык! Понял?!

Скачкову дал на первый раз несложное задание — посетить Бушинских, поглядеть, послушать, может, о чем-то, касающемся Эксперимента, и проговорятся. Когда? Да денька через три.

— И это все? — разочарованно спросил мэнээс Скачков, которому очень хотелось, идя на задание, с головой окунуться во что-то неизмеримо более хитроумное, сложное, может быть, даже где-то и опасное, но не очень опасное, разумеется, хотя, конечно, и хотелось, чтоб там были всяческие тайны, пароль, шифр, яд, клятва на крови и роковая, само собой разумеется, женщина. А то, кроме этой примитивной Зинки-аптекарши, мэнээс Скачков никакой другой за всю жизнь так и не узнал… ну а тут всего-то — сходить к Бушикам, послушать, потому и вырвалось у него:

— И это все?

— Все, — пожав плечами, сказал Игорь Серафимович, но, разглядев на заострившемся от обиды лице все мэнээсовские мысли, добавил: — Ладно, вот еще одно задание, посложнее. Дом тринадцать на проспекте Свободы знаешь?

— Найду! — с готовностью воскликнул мэнээс Скачков, так и рванулся узкой грудкой вперед.

— Там перед домом всего один подъезд, одно крыльцо, а перед входом слева фонарь на чугунном цоколе, и вот на цоколе, с той стороны, что к дому, сантиметрах в десяти от асфальта есть что-то вроде выключателя, прямоугольная такая коробочка пластмассовая… она несколько отошла от горизонтального положения… короче, подслушивающий аппарат второй день молчит, секешь?

— Секу! — прошептал мэнээс Скачков.

— Так вот, будь добр, пойди и поставь ее горизонтально.

— Сделаю! — срывающимся голосом заверил мэнээс Скачков. — Все сделаю!

— Ну, ну, ну… только уж постарайся, братец, не переусердствовать, незаметно подойди, монету там на землю урони, что ли, или, скажем, шнурок у тебя развязался, может же такое быть, ну ты и нагнулся, а?

— Да у меня они, Игорь Серафимович, и так всегда развязаны, прямо не знаю, что и делать! Шелковые, что ли… — Обрадованный мэнээс уже собирался было, задрав штанину, продемонстрировать свои шелковые шнурочки, но Игорь Серафимович с улыбкой замахал руками, мол, иди, иди уж, братец, и без тебя тут дел по горло…

А потолок все не поддавался. По вечерам мэнээс Скачков заново промывал его, сдирал грунтовку и с омерзением швырял ее в левый угол, отчего там уже выросла полутораметровая горка. Промыв до небесной голубизны, белил заново. Белил с купоросом и без купороса, белил с синькой и без синьки, но всякий раз, возвращаясь вечером из Центра, находил потолок до того неприглядным, нелепым, низким, каким-то угрожающим, что тут же переодевался и начинал смывать, вернее, сдирать всю побелку. «Каких-то веществ, — думал мэнээс Скачков, — не хватает. Но ведь, кажется, всё перепробовал. — Может, каких-то веществ, — думал он, отупевший от беспрестанного задирания головы, — во мне самом не хватает?»

В понедельник, в связи с профсоюзной конференцией Центра, мэнээс Скачков поехал к себе в институт. За его отсутствие в отделе мало что изменилось — вместо двух старых арифмометров теперь стояла новая счетная машинка, да еще Бушика шеф подвел под статью о несоответствии, и теперь старшему инженеру Бушинскому, боясь увольнения по столь неприятной статье, самому приходится подать заявление «по собственному желанию». Стремительному взлету мэнээса Скачкова все завидовали и поэтому не разговаривали с ним. Чему он был даже рад, сидел у себя за столом и проверял последние таблицы в своем докладе на конференции молодых ученых, которая должна была состояться сразу после Большого Эксперимента. Правда, теперь все это, вполне возможно, и не понадобится больше ему. Да, скорее всего, конечно же не понадобится! Ведь все, так или иначе связанные с Центром, синюшником как минимум обеспечены. Так что, считай, кандидатская в кармане. Тогда на черта, скажите, ему эта конференция молодых? Когда он и без нее после Эксперимента сразу же сравняется с завсектором Клавдией Семеновной. Вон она, как ведьма, и так бросает на него взгляды, полные нескрываемого отвращения, и даже назвала раза два-три, правда, не прямо к нему обращаясь, а косвенно, как бы вскользь, обозвала не как обычно — мэнээс, а очень близко к майонезу. Ничего-о… мэнээс Скачков все стерпит, все выдержит, кошка дождется мышки. Стиснул зубы и не поддался на провокацию, и вскоре в комнате возобновился обычный разговор.

— Ученого совета не будет, — сказала Клавдия Семеновна, — Бушинский же подал заявление об увольнении, чего ж его теперь разбирать на ученом совете?

— Да нет, — ей возражала Светлана Герасимовна, — совет будет, ведь сегодня две защиты, а потом, может быть, его заявление — ход конем? Бушик подает заявление, шеф его подписывает, на ученый совет его не тащат разбирать, а через две недели он заявление забирает, скажет, что ничего с трудоустройством не получилось.

— А они совет тогда снова соберут.

— А он снова что-нибудь придумает. Что ты, не знаешь Бушика?

— Да знаю, десять лет за него все отчеты переписываю, и все-таки жалко как-то, я даже расстроилась, когда узнала, что будут разбирать о его несоответствии.

— Должна тебе сказать, что сейчас устроиться на работу не так-то просто, я имею в виду — на двести с гаком.

— Но у него же папа.

— А я тебе скажу — когда Бушик кончил институт, он работал полтора месяца слесарем и папа ему не помогал.

— А все же жалко его, какой никакой, а все ж свой.

— Вреда не делал. — Клавдия Семеновна опять бросила взгляд, полный отвращения, на мэнээса Скачкова. — Не то что некоторые. Сидел себе в углу, копался. Какого еще взамен теперь дадут?