Юрий Тешкин - Полковник

Несколько раз, уж не помнит по какому поводу, произнесено имя — Валентин. Какое красивое имя! Где-то есть человек, носящий такое имя. Вернее, имя где-то имеет соответствующего человека.

Июньский или июльский день, так много света, солнечные зайчики, сочные птичьи голоса… а может, это голоса кур, разгуливающих в палисаднике, мурлыканье кошки и это удивительно красивое имя, от которого все замирает в ней, — Валентин, — произнесенное с разными интонациями несколько раз, пока укладывают Раю спать, отвернув для этого немного покрывало. И всему виною человек, под беззаботное посвистывание бреющийся перед зеркалом на комоде. Больше ничего не надо Рае.

Это, разумеется, совпало случайно — что как раз в это время отец с матерью уже расстаются. Может быть, он уже и брился, беззаботно посвистывая, перед дальней дорогой, не очень обращая внимания на двух-трехлетнюю дочь — мала еще, чтобы понимать что-то. Но Рае позднее казалось, что именно в тот день (счастье так коротко!) стала навсегда медленно закрываться дверь за самым любимым, самым обожаемым, самым родным. Самым родным — потому что силен в дочерях сигнал отцовской крови.

Непонятно, как в этом возрасте она поняла, что он уходит навсегда. И дверь, конечно, не закрывалась так медленно, как казалось позднее. Просто чем больше она закрывалась, тем меньше в Рае оставалось только что приобретенного счастья. И вот совсем закрылась — навсегда.

Потом четыре года, пять, шесть… Были вокруг какие-то между бабой Верой и матерью разговоры о возможном возврате отца, о том, как будут жить они тогда… Но все это было уже не то, не настоящее. Раз и другой действительно заезжал отец за это время. Но лишь для подтверждения оттенка нереальности, ненастоящести, который поселился в ней навсегда. Один раз купил Рае альбом для открыток и даже положил начало коллекционированию, добавив к альбому набор открыток с репродукциями картин Шишкина. Другой его приезд запомнился тем, что совпал с землянкой в ближайшем лесу. Детство, особенно раннее, — яркий калейдоскоп одушевленных и неодушевленных предметов. Впрочем, в самом раннем детстве предметы еще и не разделены — просто калейдоскоп. Тут и тепло от печки с кошкой, и таинственный проход между сараем и мрачным забором, и бочка, в которой плавают красные листья, и грач, сидящий на соломенной шляпе, и парное молоко из домика, где живут две белые собаки, — и все равноценно. Так вот и землянка появляется в одно прекрасное время. Совсем недалеко, в лесу, полуобвалившаяся, темная, сырая — и отпугивающая, и притягивающая. Почему-то все казалось тогда, что это вход в туннель, ведущий в Америку, ведущий вообще на другую сторону земного шара…

Надежда Алексеевна — человек прямой, справедливый и совсем бесхитростный. Мать и покоряла ее своим прекраснодушием, и вызывала жалость за суету, неженственность, незнание мод, духов, за нелепости, в которых частенько вдруг оказывалась. Много было в Надежде Алексеевне и света, и любви, но и свет, и любовь те были какие-то прямолинейные, как походка новобранцев на учебном плацу. Хотелось порой остановить ее, хотелось если уж не понимания, об этом и мечтать не стоит, хотелось, чтобы мать хоть изредка догадывалась, что Раю не только кормить, поить, одевать надо, не только музыке учить, за двойки ругать, купить куклу к дню рождения, но есть ведь и еще в Рае что-то такое, о чем надо однажды маме просто догадаться. Или хотя бы разок остановиться, попристальнее поглядеть на Раю, в глаза ей заглянуть, в лицо, в уголки губ, которые все выше задираются. Короче, почувствовать однажды не по годам развитую проницательность. Ту самую, что во всех девочках усугубляется в отсутствие отца. Конечно, Надежда Алексеевна, как всякая незамужняя женщина, в этом случае попыталась совместить в себе оба начала — и отцовское, и материнское, ну а практически Рая по-настоящему не имела ни того, ни другого. Позднее, бывая дома у тех подружек, что отцов имели, например у Вальки Скворцовой, Рая уяснила, что и отцы бывают разные. И все же та же Валька Скворцова живет как бы поддерживаемая с двух сторон, а вот Рая чувствует, что даже с той, где мать должна быть обязательно, кто-то просто тянет ее за одну руку. Так бывает, когда тебя учат кататься на одном коньке, едешь-то едешь, но все как-то боком, то есть не в радость.

А ребенку стоит лишь убедиться, что он проницателен, как его уже ничего не может остановить, он проницает и проницает теперь без конца. И уже кажется Рае, что дом у Вальки Скворцовой, вернее их двухэтажная дача, и не дом вовсе, а корабль, плывущий неизвестно куда. Все какие-то лесенки, ведущие наверх и вбок, в полупустые комнатки, какие-то малозаметные старики и старушки, с которыми никто не разговаривает, глупенький красавчик Степа — братец Валькин, который постоянно занят тем, что разглядывает себя в зеркале, а если нет зеркала, то хотя бы в промороженном окне. Папа Валькин, неожиданно выходящий из какой-нибудь двери с таким ошеломленным видом, как будто раз и навсегда поражен этим домом-кораблем, плывущим неизвестно куда… Мама — полная, темная, с усиками, всегда острящая, со смеющимися и в то же время злыми глазами, ее сестра, устало спускающаяся на звук колокольчика, сзывающего всех к чаю, собака с задумчиво отвислым языком… и на фоне всего этого плывущий неизвестно куда корабль. Валька Скворцова, живущая в собственной комнатке по расписанию, приколотому кнопками к стене. Когда Рая догадалась, что ее пускают в этот дом лишь потому, что она отличница, а Валька троечница, она пережила это не душевным смятением, как надо было бы ожидать, а ощущением, что у нее появилась еще одна мозговая извилина. Уже наступала пора раскладывать все по своим полочкам, пора строгих и точных оценок. Оценки касались и собственной жизни, и жизни вокруг. Уголки губ загибались все более кверху. Весь мир казался очень ясным, стоило лишь подумать: зачем, почему? Взвесить стоило лишь все «за» и «против» — и вот уже ясно, что к Вальке Скворцовой отныне она ни ногой. Так надо, так будет справедливо! И уже до того доходила в этом возрасте ее проницаемость во все человеческое, до того все людские поступки становились ей объяснимыми, стоило лишь вот так взвесить все «за» и «против», что порою ее охватывало странное чувство — вон бежит и бежит куда-то по своим делам какой-то человек, и как это странно — бежит и бежит вдоль забора, как будто ее — Раи — и нет совсем, бежит и даже в ее сторону не взглянет!

Тут мы подошли к моменту довольно интересному — формированию человека вообще. Оно происходит комплексно: школа, папа, мама, жучка-собачка, книжка «Моби Дик», сосед-пьяница дядя Паша — очень многое участвует в этом формировании. В жизни же Раи основную роль сыграла незаметная старушка, вроде и собственного голоса в семье не имеющая, — баба Вера. Лишь с годами Рая станет понимать, почему всю жизнь ее отец так уважительно относился к бабе Вере, в каждом письме обязательно передавал ей приветы, а однажды — в один из приездов — вместо подарка оставил бабе Вере очень хороший в твердом кожаном футляре военный бинокль и наказал, чтоб баба Вера продала его на базаре и купила бы себе к дню рождения какой-нибудь подарок. Но это понимание к Рае придет еще не скоро. А пока баба Вера, ее буколический век смягчают резкие порывы Надежды Алексеевны. Баба Вера готовит, стирает, умывает, одевает, в школу провожает, из школы встречает, ведь Надежда Алексеевна все больше по важным собраниям, все больше по каким-то комиссиям. Так что баба Вера во многом заменяла Рае мать. Потом, баба Вера очень любила разную живность — кур, цыплят, утят. И эта любовь очень рано передалась Рае. Комната в их бараке окном выходила в палисадник, и там на небольшой площади гуляла вся эта живность. Однажды Рая — еще маленькая — задумала от большой любви ли или от какой-то естествоиспытательской наклонности выкупать цыплят в бочке с дождевой водой, после чего цыплята погибли все до одного, и цыплят больше не заводили. Но в доме вместо них регулярно появлялись выпадающие из гнезд грачи, скворцы, вороны, галки. Один из грачей до того полюбил Раю, что, куда бы она ни шла, садился на ее соломенную шляпу и отправлялся таким образом на прогулку. Кот Аскарид, собака Жучка. И все это шло через бабу Веру. Потому что Надежда Алексеевна очень боялась, что Рая через животных заразится стригущим лишаем… От бабы Веры незаметно переходило в Раю все, что издревле называлось разумным, добрым, вечным. Она всю жизнь брала на себя самое тяжелое, делала вид, что она самая сильная, самая выносливая, никогда не жаловалась, хотя судьба была порой сурова к ней. Мужа потеряла в первую империалистическую, когда самой было двадцать три года, сына Колю Великая Отечественная унесла. Дочь уцелела, слава Богу. Вот только судьба у дочки не сложилась, жалко ее, никак второй раз замуж не выйдет, да и не хочет выходить. Война сказалась — курить дочка приучилась, ходит — руками размахивает как матрос, глотку дерет на собраниях. А вот по дому, по хозяйству особенно не занимается — и на работе устает, и вообще не до этого. А за Раей глаз да глаз нужен, хорошо, что баба Вера есть. Внучка любимая подрастает, радует сердце бабы Веры…