Владислав Артемов - Император

— Ах, не с тобою, не с тобой!.. — тоскливо пропела Роза Чмель.

— Ты, стало быть, другого представляла, когда со мной была! — догадался Ерошка.

— Ах, не со мною, не со мной!.. — всё так же загадочно пропела Роза Чмель.

— С кем же? С кем же? — в тон ей проговорил Бубенцов. — Кто мне спину поцарапал когтями своими? А потом перед Веркой пришлось мне лгать, юлить, душою кривить. А?

— Ах, то не я была, не я!

Роза побежала вверх по лестнице, резво играя крутыми ягодицами. Взметнулась чёрная накидка, взлетела, распростёрлась, как два прозрачных крыла. Улетела, цокая железными шпильками по мраморным ступенькам лестницы. Хлопнула наверху дверь, всё стихло.

— Чёрт бы вас всех побрал! — пробормотал в сердцах Бубенцов.

«Ах, то не я была, не я, — думал он с досадой. — А кто же, кто? И никак-то не ухватишь сущность их, не поймёшь, где у них игра, где правда».

Он ясно видел влажные тёмные кляксы на лестничной ступени, видел следы её прощальных слёз на своём ботинке. И никак не мог поверить, что даже и такие вот тяжёлые, жгучие слёзы могут быть поддельными, ненатуральными, лживыми.

Глава 14

Портвейн «Три топора»

1

То, чего нельзя было себе вообразить, свершилось.

Финальная битва за смысл истории отложилась на неопределённое время. Шлягер, Анубис, Полубес, Джубайс, Абидос, а также некоторые иные чины были не просто понижены, но разжалованы до уровня обыкновенных людей. Выброшены из пирамиды, уволены без содержания. Всё произошло буднично и так просто, как будто у администрации кончились деньги на содержание психиатрической клиники, а потому всех насельников и персонал выставили на улицу.

Все филиалы ликвидировались. Тайна беззакония снова погружалась под спуд до особого распоряжения. В съёмочном павильоне под Красногорском гастарбайтеры принялись разбирать стены замка. Забрасывали на спину огромные серые глыбы, бегом несли их через двор, загружали в длинные фуры. Мраморные блоки, массивные каменные кубы оказались всего лишь искусной китайской подделкой из крашеного пенопласта, картона, пластмассы, папье-маше.

Шлягер и Полубес сдали в отделе кадров обходные листы. Затем на проходной в жаркой сухой каптёрке молчаливый горбун, одетый в серый армяк, вручил каждому по холщовому мешочку с «подорожной таньгой». Ткнул пальцем, где расписаться. В каптёрке уютно пахло сапогами, сухими портянками, кожей, мышами, сёдлами. Отдельно пахло чесночной колбасой, которую любил горбун.

И так тоскливо стало на сердце оттого, что навеки приходится покидать обжитый угол, уходить в неизвестность! Оба негодяя были выставлены за ворота. Тут их поджидал частник на «жигулях» без бамперов и номеров, с разбитым багажником, помятой боковиной. Похожий на кабана водитель не повернул даже головы. Полубес уже почти влез в машину, но настиг его горбун из каптёрки, сорвал с лица очки.

— Казённое имущество, — буркнул он, дохнув чесночной колбасой.

Такса скулила, тулилась к ноге Шлягера. Горбун потянулся к ней длинной рукой, но собака заворчала, насупила косматые брови, оскалила зубы.

— Реквизит, — попытался оспорить Адольф. — Экипировка моя.

— Казённое имущество! — опроверг горбун. — Полагается сдаче. Тросточку также попрошу.

Вырвал из руки Шлягера трость, поводок, потащил за собою по асфальту упирающуюся всеми лапами, рычащую собаку. Шлягер молча глядел вслед, пока горбун не скрылся в каптёрке. Вздохнул, покашлял, долго сморкался в платок. Затем стал усаживаться на заднее сиденье. Полубес деликатно молчал, отвернувшись к окну.

Пронзительный крик, лай, чертыханья послышались из каптёрки. Распахнулась дощатая дверь, чёрная такса с грохотом вылетела оттуда, стремительная, как танковый снаряд. Понеслась к Шлягеру, повизгивая, скалясь, волоча за собою обрывок поводка. Выскочил было следом за нею горбун, но, пробежав несколько шагов, остановился. Поглядел на окровавленную ладонь, прихватил её другой рукою, повернул обратно.

Собака прыгнула в машину, угнездилась на коленях Шлягера. Водитель-кабан тронулся с места, не вступая с отставниками ни в какие разговоры.

2

Спустя недолгое время злосчастных наших героев можно было наблюдать за угловым столом в «Кабачке на Таганке». Оба были в крайне расстроенных чувствах, выглядели совершенно потерянными. Полубес, кажется, даже немного тронулся рассудком от пережитого. Бормотал, хватал ладонью воздух, как будто споря с кем-то невидимым. Одет был просто, скромно, ничем не выделялся от всех прочих завсегдатаев. Серый фартук, брезентовые негнущиеся штаны, кирзачи, ватник. Шлягер же успел утащить из каптёрки горбуна кое-какой подручный реквизит, наскоро соорудил живописный образ изгнанника. Старая грязноватая ряса, прорванная на сутулой спине, перехвачена в поясе пеньковой верёвкой. Из-под рясы выглядывали полинявшие генеральские штаны с лампасами, заправленные в яловые сапоги на толстой подошве. Несокрушимая обувь паломников. На голове выгоревшая монашеская камилавка.

— Эх, Адик, Адик, — говорил Полубес, мучительно щурясь, вглядываясь в собеседника. — Последние очки отняли. «Казённое имущество»! Такого подлого горбуна и гроб не исправит! Не поглядел, паскудник, на выслугу лет. А у меня плюс пять. Марево. Даже ты предо мною будто в чаду, едва различаю.

Рот в обезьяньих складках кривился горько, брезгливо.

— А желал бы и я не видеть ничего! — отвечал его собеседник, возясь с бутылкой, поддевая нижним клыком пластмассовый край пробки. — Зело нам ныне крушиться. Вот ты гроб помянул. Сказано в писании: «мёртвые обзавидуются живым»!

— Ох, верно! — подхватил Полубес. — Что значит художественное слово! «Мёртвые живым»! Истинно так! Хотя, кажется, правильнее будет: «живые позавидуют мёртвым».

Шлягер выплюнул пластмассовую пробку, разлил вино по гранёным стаканам.

— Ну, вздрогнем, бродяга! Зане горше сих бедствий не бываху!..

Спешить им было некуда, да и незачем. Три бутылки портвейна с тремя семёрками на этикетке, прозванные в народе «Три топора», стояли у ног под столиком. Четвёртая на столе. Как и полагается, лежала на расстеленной газете селёдка, покромсанная жирными кусками. Несколько ломтей чёрного, чуть подсохшего хлеба. Два надкушенных чебурека дополняли натюрморт.

Полубес выпил, потянулся за чебуреком. Рука его внезапно остановилась, он принюхался, покосился на Шлягера. Сказал с тихим раздражением:

— Ну вот зачем так устроен мир? Человек хороший, приятный в общении. Пьёшь с ним, открываешь душу... И вдруг пахнёт эдак от него... Козлом тем же. Зачем так устроено? Явное же доказательство, что Бога нет! Если бы был Бог, разве допустил бы такое безобразие?

Шлягер насупился, промолчал. Оторвал небольшой клок от газеты, постеленной на столе. Вытащил из-под рясы кожаный мешочек, развязал засаленные тесёмки.