Владислав Артемов - Император

Стало заметно, как за окнами «Кабачка на Таганке» бесновалась снежная мгла, ломилась в стёкла, металась, билась об углы и стены, выла.

Глава 15

Подлинная жизнь

1

Бубенцов не предполагал, что нашествие врагов последует так скоро. Квартиру опечатали. Опечатали, правда, не так, чтоб в неё совсем уж нельзя было проникнуть. Обнаружилась чуть повыше замка всего лишь несерьёзная на вид бумажка — с рваными краями, с синей печатью в виде черепа с костьми. Полоска была ещё влажной, клей не успел просохнуть. Ерошка отлепил мерзкую бумажонку, отомкнул дверь, вошёл. Сердце билось часто, тревожно, с подскоком. Переступая через порог, поневоле вжал голову в плечи, ожидая какого-нибудь умело подстроенного подвоха. Чего-то вроде грубой шутки, когда сверху обрушивается ведро воды или какая-нибудь швабра с треском валится на голову.

Он давно уже усвоил, что при всей несерьёзности, нелепости их действий, тёмного косноязычия уставов, архаичности самого заведения, старинной пестроты обрядов, шутовской формы — содержание всего этого спектакля было самым суровым, кровавым, жёстким. Хорошо, если схватишь по башке шваброй, а то как бы чугунной гирей не ударили в темя. Или рельсом от узкоколейки.

Какие тут могут быть шутки, если как нож сквозь масло прошла эта непонятная ассирийская структура в неизменном своём виде сквозь толщу веков.

Оказавшись внутри, Ерофей Бубенцов новым, острым взором оглядывал пространство такой знакомой, но уже почужевшей квартиры. Здесь прожили они с Верой пятнадцать лет. Бубенцов ходил по комнатам, вдыхал родные запахи, от которых успел отвыкнуть.

Вот в это овальное большое зеркало много раз заглядывал он по утрам, разминая пальцами синие подглазья, тоскуя, припоминая вчерашние хмельные похождения. Это осталось там, в прежней жизни. Гляделась в зеркало Вера, близко склоняясь лицом, сосредоточенно подкрашивая ресницы, поворачивая слегка голову влево и вправо, прищуривая свои милые, карие с золотой искоркой, глаза.

Вот по этому телефону, который сейчас трезвонит, выяснял он в то роковое утро, получил ли друг его Бермудес Пригласительный билет...

— Алло, — сказал Бубенцов. — Слушаю.

Мгла сыпалась, струилась по стёклам как пепел.

В квартиру ворвался телефонный гам. Вновь объявились коллекторы. Закричали после долгой разлуки пронзительным хором. Завизжали все одновременно, отталкивая, перебивая, перекрикивая друг дружку. Галдели радостно, как выпускники пединститута на юбилейной встрече спустя тридцать лет. Узнавая, ахая, не веря глазам. Постепенно, однако, тон криков стал понижаться. Среди безобразного лая, воя, визга Бубенцов различал уже некие отчётливые периоды. Как будто хаос пытался организоваться, в нестройных воплях стали проскальзывать силлабо-тонические ритмические тропы:

— Ты уж думал, мы от тебя отстанем? Ухватим крючьями за рёбра, из-под земли достанем! Да мы тебе ни на этом, ни на том свете покоя не дадим! В самом аду отыщем, лютейшей казни предадим. Думал, тыщи те в тщете не отыщете! Зря, мол, рыщете! Ещё как отыщем и взыщем! Якоже и мы не оставляем должником нашим. До последнего кодранта отдашь им!

Похоже было на стихи Симеона Полоцкого, но... Вот то-то и оно! «Нашим — отдашь им». Рифма каламбурная. Новаторская. Итак, выходит, его снова отдали на растерзание обыкновенным бесам. Мелким, ничтожным. Да что ж ты удивляешься, Бубенцов? Чему тут удивляться? Ведь и миром, как видишь, овладели не могучие ветхозаветные силы зла, а мелкая, суетливая, ничтожная сволочь. Вот что обидно!..

Вся эта нечисть, как видно, страшно соскучилась без дела. Бубенцов ронял трубку, но наглецы перезванивали через пять минут. Всем им, тщеславным, самоуверенным, нужен был слушатель. Звякали бубнами, звенели кимвалами, стучали гитарой, блеяли. Невидимки снова, как и в самом начале, меняя голоса, требовали несуразной выплаты вместе с гигантскими процентами, которые натекли за время, пока Ерошка защищён был от мелких нападок высшими тёмными иерархами.

— Есть верный выход! — увещевал доверительным тоном один особенно ласковый, задушевный тенор. — Есть избавление от мук. Человек создан для полёта! Прыгни с крыши, а мы подхватим тебя!

— Юмор пошлый, — кротко отвечал в трубку Ерошка. — Гадкие людишки. Все вы смертны. Но я возлюбил вас, согласно заповеди. И потому совсем не боюсь.

Хотя, честно сказать, всё-таки побаивался.

Хуже всего было то, что на Ерошку совокупно обрушились все силы, прежде разрозненные, каждую из которых успел он обозлить, настроить против себя. Это обнаружилось тотчас, едва он вышел на улицу, чтобы купить хлеба. Заглянул по дороге в киоск, скользнул взглядом по заголовкам газет и оторопел! Памятозлобие людское не поддаётся описанию. Права была Гарпия, когда говорила: «На кого люди, на того и собаки!» Все самые отборные, гадкие, подлые перья сворой набросились на Ерофея Бубенцова. Газета «Скандалы», оказывается, напечатала статью «Про проделки проказника». Чёрный заголовок пересекал по диагонали две полосы. Сверху вниз, слева направо падала диагональ, подсказывая читателю направление пути антигероя. С высот по наклонной — в тартарары, в преисподнюю, в пекло, в геенну, в тартар, в ад. На три рокочущих слога «про» откликались, выплывали из подсознания «проклятие», «прокуратура».

Ерофей понимал, что истоком травли, гоньбы, ненависти была справедливая человечья обида — отрёкся от власти! Дурак! Сперва дал надежду на лучшее будущее, на счастливое царство, на благоденствие, процветание, на свободу и порядок, равенство и превосходство, братство и богатство. Вот же негодяй! Тебя славили, любили, чествовали, уважали, встречали криками «ура!». А ты взял да и отрёкся! Сумасшедший!.. Будь проклято имя твоё!

Ерошка видел заголовки других газет: «Мерзавец сменил пол», «Кто украл металл?», «Откуда везут мазут?», «Акты, в которых факты!»... Понятно было, что это тоже про него. Приметил на обложке журнала «Космополит» изображение роскошной яхты. Но как доказать людям, что яхтой владел он только виртуально? Самая-то главная беда заключалась в том, что возразить, оправдаться, опровергнуть он ничего не мог. Ясно, что все эти СМИ руководились из одной точки, направлялись одной, сатанинской рукой. Столько чудовищной, несообразной лжи узнал про себя Ерошка, что впору было повеситься.

Но всё-таки из-под тяжкого груза мерзких обвинений, из-под нагромождений лжи пробивался некий светлый ручеёк, несущий в себе радость, отраду для души. Ерофей Бубенцов теперь совершенно ясно понимал — из какого страшного ига он вырвался, из-под какой могильной плиты сумел выкарабкаться. Пусть с ободранными боками, пусть с перебитым хребтом.