Владислав Артемов - Император

— Сам-то... Сами. Не видал?

— Не видал, — ответил Бубенцов равнодушно, но, подняв глаза на горестное лицо Дживы, сухо пообещал: — Увижу — скажу.

Обещания своего Ерошка не сдержал. Очень скоро увидел он Романа Заставу! Увидел в самой близи, в расстоянии протянутой руки, и даже рассмотрел внимательно. Но сообщить Дживе об увиденном не отважился. А произошло это свидание вот каким образом. Едва Джива покинул помещение, как в дверной проём просунулось длинное доброжелательное лицо Шлягера.

— Вы позволите, уважаемый Ерофей Тимофеевич?

О, совсем иное отношение! Бубенцов приветливо кивнул.

— Покорнейше вас благодарю! — сказал Шлягер, по-прежнему стоя в дверях и как будто не решаясь войти. — Я попросил бы вас об одном одолжении. Пока кабинет мой на реконструкции, нельзя ли у вас подержать? Оставить, так сказать, на временное хранение. В уголочек поставим, чтоб не стеснять. Я вот тут ещё одну створочку приоткрою, а то не войдёт по габариту.

Шлягер завозился в дверях, ковыряя задвижку.

— Ручная работа, — озабоченно бормотал Шлягер, пятясь задом и волоча из коридора в кабинет Бубенцова нечто громоздкое. — Хрупкое, ценнейшее произведение. Память сердца. Пока скорняка нашли, то-сё... Таксидермистов почти уж не осталось. Умирающая профессия.

С большими предосторожностями Адольф вкатил в помещение массивную конструкцию. Установил на самую середину. Выпрямился, сорвал с конструкции простыню, как с памятника.

— Вива, кесарь! — торжественно провозгласил Шлягер. — Моритури те салютант!

Отступил на пару шагов, как художник отступает от завершённой работы, склонил набок голову, прищурил глаз, залюбовался. Бубенцов не усидел на месте, подошёл поближе, тоже принялся разглядывать сооружение. Шлягер отодвинулся, давая место. Искоса поглядывал на лицо Бубенцова, следя за реакцией.

— Ну? Что скажете? Говорят, первое впечатление самое верное. Я имею в виду художественный уровень.

Впечатление было самое сильное. Ерошка чувствовал, как пошевеливались корни волос, мороз стягивал кожу на голове.

— Безупречно! — похвалил Бубенцов севшим голосом. — Тонкая работа. Мне сперва показалось, что изделие пластмассовое.

— Это потому что лаком покрыто. Бликует. А так-то подлинник. Органика.

— Вижу, что подлинник, — сказал Бубенцов. — Даже и уши оттопырены.

Потянулся, чтобы пощупать изделие, но вовремя отдёрнул руку.

Перед ними стояло человеческое чучело в натуральную величину. С глобусом на месте головы. С отлично выделанной кожей, позлащёнными ногтями. Человек, сделавший чучело, безусловно, обладал тонким чувством меры и целесообразности.

— С наклоном спины мука была! — сказал Шлягер. — Важно было не перегнуть. Чтобы смирение отражалось в фигуре, а с другой стороны наглядный переход от обезьяны к человеку. А так-то функциональная вещь.

Шлягер принялся демонстрировать изделие. Чучело ездило на резиновых колёсиках, раскачивало в вытянутой руке лампу собственной головы, держа её за длинные волосы. На кулаке, сжимающем волосы, сохранена была оригинальная татуировка: «Рома».

— Маму умеет звать! Вот глядите! — Шлягер кулаком ткнул чучело в живот.

— М-ма-а-а! — позвал изнутри скрипучий механический голосок.

— Натурально-то как!.. — заметил Бубенцов. — Берёт за душу.

— Не очень внятно, к сожалению. Концовку сглатывает, — посетовал Адольф, польщённый похвалою. — Полубес идею подсказал. Из куклы старинной вынули пищалку, вставили. Вы в прошлом году куклу выкинули на помойку. Ну, ту самую, с выколотым глазом. Полубес, когда за вами вёл наблюдение, подобрал. У нас ведь ничего не пропадёт. Око за око. А вот ещё вам, глядите! Даю щелбана...

Шлягер толстым ногтем щёлкнул изделие по носу. Выпуклые, как будто удивлённые глаза чучела озарились мягким светом. Широко, от уха до уха, оскалился открытый рот в вечной, немного презрительной улыбке.

— Зуб пришлось вставить, — извиняющимся тоном сказал Шлягер. — У живого-то прототипа дыра смотрелась естественно. А в произведении искусства, увы... Натуральность жизни слишком часто вступает в противоречие с законами искусства. Подправили. Лессинг ещё заметил, что лицо Лаокоона должно быть искажено гримасой страдания. Это если следовать правде жизни. Но по законам искусства даже в страдании должна присутствовать красота и гармония. Мы, как наследники и продолжатели великой древнегреческой культуры, должны твёрдо придерживаться этого принципа! Прекрасное не должно заслоняться житейскими...

— Зачем вы его убили?

— О, тут не нужно мне самому беспокоиться! А уж тем паче вам, случись что! — хитро подмигнул Шлягер. — Я чист пред законом. Умные англичане пословицу придумали для такого случая: «Зачем самому лаять, коли есть собака?» Завальнюк завалил.

— Стоило ради торшера?

— Та-а, — махнул ладонью Шлягер. — Всё равно бы умер.

— Ну, он бы помер позже. Своею смертью. В своей постели.

— Толку-то! Своей смертью. А чем не своя хуже? Сгнил бы понапрасну. А тут сами видите! Свет миру! В комнате отдыха пока пусть постоит. До инаугурации вашей.

3

Инаугурация должна была состояться «в месте светле, в месте злачне». Так выражался Адольф Шлягер. В тех кругах, где вращался Адольф, огромное, исключительное значение придавалось всему символическому. Продвигая во власть Ерофея Бубенцова, они как бы обещали народу светлую эру «злачности», то есть достатка, материального благоденствия.

Шлягер руководил подготовкой мероприятия самолично, не посвящая Бубенцова в докучные детали. Адольф всё время находился где-то рядом, копошился поблизости, постукивал, покашливал за стеной, что-то невнятно пришепётывал, сосредоточенно напевал. Часто забегал к Бубенцову, но только лишь «на секундочку», забывая, впрочем, зачем приходил. Брал с полки случайный томик сочинений Игнатия Брянчанинова, рассеянно шевелил страницы. Затем вдруг хлопал себя ладошкой по лбу, ставил книгу на место и вновь, вильнув своим длинным телом, пропадал за дверью. Словом, вёл себя в высшей степени загадочно. На все расспросы отвечал уклончиво. По-видимому, готовил сюрприз.

В коридорах учреждения шла кипучая жизнь, мелькали озабоченные лица помощников, с которыми Адольф таинственно шептался по укромным закоулкам. Лица эти были по большей части особенные, оригинальные. Вот, держась за руки, вынырнули из-за угла, пробежали мимо Эдик, Вадик и Артур. Следом за ними, звеня медной серьгой в ухе, сгибаясь под тяжёлой треногой, припустил замешкавшийся Гектор. Все четверо скрылись за углом, сгинули.

Ерошка, позабыв, о чём это он хотел спросить Шлягера, проводил их глазами. Выбежал навстречу коротконогий мастер Кукиш с деревянным циркулем в руках. Злой, клокочущий от постоянного недовольства. Раздражение шкворчало в груди его, как будто жарили там сало. Коричневое лицо собрано было в такие морщины, словно он собирался чихнуть или прямо вот сейчас горько заплакать. Этот Кукиш никому не уступал дороги, даже Шлягеру с Бубенцовым. Не из хамства и неуважения, а так уж полагалось ему по должности, позволялось по градусу. Расставленный циркуль опасно поблескивал заострённым наконечником.