Владислав Артемов - Император

Бермудес же, напротив, развернулся во всю ширь. Важный, представительный, расхаживал в накрахмаленной рубашке с сине-красным галстуком, в новом чиновничьем костюме в полоску. Гремел, балагурил, похохатывал. Бермудес, как донесли уже Бубенцову, готовился возглавить районное министерство культуры. Во всяком случае, принимал уже подношения от музеев, творческих союзов и частных лиц.

И конечно, Бубенцов с какой-то внезапной ностальгической тоскою поглядывал в тот заветный угол, где в прошлом году гуляли они с друзьями на презентации Сёмы Ордынцева. Там теперь Джива, расставив в стороны руки, встречал завернувшего к нему Адольфа Шлягера. На супротивном конце стола пил пиво какой-то доброжелательный работяга. Джива улыбался всеми золотыми зубами. Адольф Шлягер так же широко склабился в ответ. Бубенцов видел, что между ними тотчас завязалась дружеская беседа.

2

— Ну что, козёл! — скаля зубы, говорил Джива. — Думал, с рук сойдёт? Лучшего бойца завалил! Зачем? Отвечай, волчара! Да ещё торшер из него сделал!

— Торшер? — с презрительным снисхождением отвечал Шлягер. — Понимал бы, азиатская морда! То светильник! Масонский символ. Иммер берайт! «Несите свет миру!»

— Голодранец, — ещё более презрительно улыбался Джива. — Верни мои сто тысяч! Знал бы, я б тебе и рубля взаймы не дал!

— Вернём, вернём. В своё время всё вернём. С процентами, лихвою и дивидендами. Ерофей Тимофеевич заведёт новые порядки. Мы твою коррупцию пресечём! Гад блаз ю!..

— Хе... «Пресечём». У меня Сёма Ордынцев ленточки разрезал. Не лез не в свои дела. И этот будет смирно сидеть в президиумах. Выступать на детских утренниках.

Завальнюк, попивая пиво, рассеянно прислушивался к спору клиента и заказчика. Сто тысяч, о которых сейчас упоминал Джива, были уже переданы ему Шлягером. В качестве аванса. Киллер Завальнюк и в самом деле был похож на рабочего, отдыхающего в Доме культуры или в заводском клубе в выходной день. Пиджак свободно наброшен на плечи. Рукава стираной клетчатой рубахи закатаны. Крепкие загорелые руки в золотистых волосках, короткие цепкие пальцы, привыкшие к молотку и зубилу. Добродушное лицо с мясистым носом-картошкой, светлыми бровями, морщинками вокруг глаз. Благожелательно улыбнулся, поймав случайный взгляд Дживы. Так улыбается человек, живущий в ладу с совестью, честно и без прогулов отработавший свой век у станка на тяжёлом производстве. Внешний облик удачно довершала щёточка пшеничных усов, аккуратно подстриженных. Идеальный киллер! Опытность в своём деле, умелость в сочетании с вполне ещё свежими физическими силами.

— Па-азволь-ка, любезный! Бал-дар-рю...

Рыжий прапорщик, причёсанный барашком, потеснил Завальнюка плечом. Поставил на стол две початые бутылки водки. Завальнюк благожелательно улыбнулся и прапорщику. Вежливо подвинулся, уступая место.

3

Бубенцов время от времени поглядывал в угол, где по-прежнему мирно, благочинно беседовали Джива со Шлягером. Рыжий прапорщик, примостившийся подле работяги, накачивался водкой. Даже издали было видно, что делает это он целеустремлённо, умело. Такого человека — Бубенцов это знал по собственному опыту — следовало опасаться. Обычно люди, пьющие в таком темпе, проявляют затем свой вулканический темперамент неожиданно и бурно.

Бубенцов не пил уже долгое время и, признаться, совсем отвык от алкоголя. Но вид этого жизнерадостного военного действовал на него заразительно. Возникло на миг сильнейшее желание накатить залпом с полстакана. И даже голос как бы некоего Каина явственно прозвучал во внутреннем ухе: «А не жерануть ли!..»

Ерофей благоразумно отвернулся от соблазна, потянулся за бутылкой минералки. Потянулся за бутылкой, и рука его застыла на весу. Снова, как это не раз уже бывало с ним в последнее время, совершенно неожиданно овладела им странная задумчивость. Он давно уже чувствовал, что не всё в его жизни идёт так, как надо. Возможно, чувства эти были навеяны разочарованием от неких несбывшихся надежд. Ни слава, ни богатство не принесли и малой части того, на что надеялся, на что рассчитывал и о чём мечтал когда-то. Но у кого и когда сбывались надежды и мечты? Что приносили они человеку, кроме печального и мудрого опыта? Вот теперь ему достаётся власть. А что даст ему эта власть? Бубенцов ни на что особенно не надеялся, ни на что не рассчитывал, ни о чём больше не мечтал.

Но даже и не в этих разочарованиях заключалась главная печаль. А в том, что нечто гораздо более важное внутри его разладилось, сбилось, поломалось. Это что-то следовало поскорее поправить, изменить. Но пока что он блуждал, путался в частностях. Никак не мог докопаться до духовного центра своей жизни. Инстинкт подсказывал ему, что разбираться с поломкой нужно именно в центре механизма. Тогда внешние проявления поломки сами исправятся. И часы пойдут. А что такое центр? Это сердце человека.

Всякий раз, прислушавшись к сердцу, Ерофей с удивлением обнаруживал, что есть внутри человека нечто большее человека. Нечто, способное подняться над ним, поглядеть сверху, оценить даже сам ум его. Живое одухотворённое присутствие он и теперь ощутил в себе вполне определённо. С такой поддержкой исправить поломку внутри себя — возможно. Возможно!..

— От-ставить!.. — гаркнул вдруг совсем рядом прапорщик. — Р-руки!..

Мундир на прапорщике был расстёгнут, висел на левом плече, вдетый в один рукав, как на хмельном гусаре. Оттолкнул в сторону официанта, пошёл к Бубенцову. Шевельнулась охрана, но Ерофей движением ладони остановил. Гусар усмехнулся и, подкрутив ус, сказал:

— Позвольте, любезный, пару слов. Только откровенно!

Такой ласковый, вежливый зачин не сулил ничего хорошего.

— Ну-у... отчего же... — ответил Ерошка, внутренне подобравшись.

Прапорщик, выставив крутой лоб в мелких и жёстких завитках волос, внимательно рассматривал Бубенцова немного выпученными красными глазами. Глядел ответно и Ерошка, стараясь, чтобы взгляд его выражал доброту, грусть и ласку. Ах, как было бы хорошо сейчас расслабиться, действительно накатить стакан, как это бывало в прежние вольные времена, да поговорить по душам с этим славным прапорщиком. Поругать начальство, посетовать на дураков во власти. Да мало ли тем для задушевной беседы? А затем разругаться, подраться, в конце концов. А потом снова помириться. Но должность сдерживала, сковывала, обременяла. Необходимость соответствовать своему положению вязала по рукам и ногам.

— Жеранём? — прапорщик кивнул на полный штоф.

— Увы, — кротко сказал Ерофей Тимофеевич.

— Понятно, — огорчился прапорщик. — Но. Допустим так. Вот вы там. Законы разные принимаете. То-сё. Я от имени народа. Спросить.