Виктор Рябинин - Потрошители морей

На третий день за нас взялись покрепче, но без задора, а обудёнком и чем попало под руку. Просто обрили наголо и долго елозили руками по головам, выискивая, видать, рожки. Ничего не нашли, поэтому осерчали и велели раздеться. Оголились с головы до пят, как только что родившись. Стоим, краснеем и только срам в кулаках зажимаем. Ведь не к добру оглядывают, как бы чего не оторвали. Однако, первому досталось Олёшке. У него на правом боку было родимое пятно с копейку. Тогда и взялся богослов Фернандо эту отметину ножиком до крови отскребать. Лишь тогда унялся, когда друг мой начал недорезанным подсвинком на всю тюрьму верещать, а кожа красной тряпкой сбоку свесилась. Олешка потом едва-едва её на место приладил. Так и ходил с прижатой сбоку рукой, пока рана не закрылась.

Меня такая участь миновала, потому как больших отметин на теле не обнаружилось. Правда, нашли пару родинок пониже спины, так они кровить начали сразу, едва бесноватые эскулапы по ним шильцем прошлись. Хоть и не на всю лядвию протыкали, но крику моего было немеряно.

— Внешнего признака у слуг дьявола не обнаружилось, — подытожил кровавый день допроса испанский пёс Фернандо Вандес.

— Да, рогов нет, и даже кровь проистекает из бесовских отметин, — согласился и Родриго де Валери, разглядывая моё седалище с отвращением на морде. Ему-то душевный отворот, а я долго ещё сидел лишь одним боком даже на мягкой подстилке.

— Завтра в пруд запихнём, — спланировал дородный богослов, — свяжем руки и под воду. Просто так бесы от них не отвяжутся.

— А вдруг они не слуги сатаны и пруд примет их тела с благодарностью? Что если не исторгнет тела еретиков назад на берег? — усомнился военный наблюдатель. — Тогда ничего не узнаем! Они камнем на дно, а нам выше и доложить нечего!

— Тогда будем дальше думать, — задумчиво пообещал инквизитор и потянулся к выходу.

Дня два, а не то и все три, нас не трогали, позволяя ранам затянуться, и даже баловали скудной пищей: одной маисовой лепёшкой и кружкой воды на двоих. Так как после этой передышки уже не оставляли без внимания, то я счёт дням потерял. Но уже на каком-то приёме во Дворце Правосудия, как они называли свой вертеп, нас допросили в присутствии нового свидетеля, которого услужливый Родриго называл не иначе как командор Гармендия. Я уже перед новым важным лицом слово в слово повторил прежнюю историю жизни, глядя в невозмутимое лицо этого судьи с тайной надеждой на справедливость. Перекреститься заставили всего один раз и то в самом конце моей исповеди. И тогда я поверил в торжество истины над бездной мракобесия. Командор даже улыбнулся мне одной нижней губой и молвил с весёлым прищуром ясных глаз:

— Завтра же пытать этих мерзавцев вплоть до двадцатой ступени сложности, хотя они вряд ли дойдут живыми и до третьей, — и он, уже уходя, длинно плюнул в дальний угол камеры…

Пыточный арсенал испанской инквизиции весьма обширен, жесток, однако, не лишён выдумки и изобретательности. Все механизмы и приспособления допросов до того отточены на многих поколениях еретиков, что судейский клан богоборцев, лишь по одному взгляду на осуждённого может назначит пытку той ступени, при которой еретик сознается во всех преступлениях требующихся святой инквизиции. Тут целая наука. К примеру, все еретики делятся на мужчин и женщин. И если, скажем, подвешенного за ноги человека распиливать вдоль можно без оглядки на половую принадлежность вплоть до пупка, ибо при дальнейшей распиловке ему будет без разницы, что говорить, то, к примеру, сажать на испанского осла или, опять же, на испанскую кобылу надо было по половому признаку. Ведь осёл подходил под мужиков, так как представлял собой острый клин, на который громоздили мирянина с отягощениями по ногам. Такой ослятя, хоть медленно, но уверенно проникал в собеседника палача до полного признания вины наездником. Женщин же приходилось сажать на кобылу, которая елозила у них промеж ног до потери сознания всадницы. Почему грубую пеньковую верёвку называли испанской кобылой, никто не знал, но, тем не менее, часто запрягали под явных ведьм и невест дьявола. Однако, эти пытки применялись только к совсем бессловесным тварям человечьего обличия, не понимающим выгоды немедленного признания в грехах и со спокойной душой отправляющихся на костёр или на плаху. Тем более, что тут и там всё равно смерть, но при раскаянии наиболее скорая. А ведь дело доходило до очищения души огнём либо водой. В первом случае в глотку еретика через специальный желобок засыпали раскалённые угли, а во втором случае заливалась вода. Но что лучше, не поймёшь, не попробовав. Угли прожигали телеса, а вода так распирала брюхо, что кому-то из подручных инквизитора приходилось вспрыгивать на живот испытуемого, чтобы уже очищенная душа могла отлететь в любую сторону, пробивая себе дорогу не по законам анатомии, а как придётся.

Да, много чего ещё затейливого показал и грамотно по-книжному рассказал знающий толк в этом деле Фернандо Вандес. Он целый день водил по своим пыточным владениям и с блеском в очах рассказывал о смертях под пытками, намекая при этом на нас, его дорогих гостей. Но самое страшное то, что все эти пыточные механизмы и приспособления были показаны в действии. Боже мой, сколь много было еретиков даже вдали от берегов Испании…

Однако, как оказалось на следующий же день, нас ещё не познакомили со всеми жуткими выдумками святой инквизиции. Вместо того, чтобы с утра посадить на испанскую кобылу или подвести к ослу Иуды, нас, в сопровождении вчерашней троицы изуверов во главе с командором Гармендией, ввели в просторную залу. В самой светлой, до рези в глазах горнице стоял самый натуральный бык, но из красной меди. Под брюхом чудовища пылал огромный костёр, из его разверстой пасти валил едкий дым, а из-за закрытой дверцы прямо в боку железного зверя доносился нечеловеческий вой и предсмертные стенания.

Я уже не мог понимать себя от ужаса, примеряя к себе будущую пытку прожариванием. Олешка выглядел не лучше и уже начинал заговариваться, вспоминая холод Аляски. Наши палачи остановились возле раскалённого чрева быка, с явным удовольствием прислушиваясь к предсмертным воплям обречённого. После минутного наслаждения воплями еретика, падре, показывая рукой на решётчатую жаровню в углу помещения с истлевающим костром под нею и обуглившейся жертвой на ней, со знанием дела гордо пояснил:

— Гридирон, весьма несовершенное приспособление, но всё же доставляет некоторую созерцательную радость.

— Клеймить будем лилией-цветком позора? — вдруг спросил падре Вандеса невесть откуда появившийся юркий человечек в кожаном переднике и с железной узорной хреновиной в руке.