Виктор Рябинин - Потрошители морей

Вот прямо тут меня и повязали, а через какой-то жуткий миг мы с Олешкой уже валялись на полу грязного чулана, связанные по рукам и ногам не зная, за что вся эта смертная канитель на наши головы.

— За что? — поминутно спрашивал меня друг, полагая по наитию, что вся вина на мне.

— Не знаю! — честно отвечал я, но в душе справедливо обвинял влюбчивого Олешку…

Кормили нас никак, по той же причине и до ветру не выводили, поэтому мы даже в догадках потерялись, мол, по какой причине сидим? Допрос тоже не чинили, что было не по испанской стати. Один раз только навестил капитан Диего, долго разглядывал Олешку вблизи, потом прицельно плюнул в меня, друга же попинал сапогом, но больше для порядка, так как бил не со всего замаха, тем более, что в чулане для бойцовского размаха места не было.

Сколько-то погодя, снизошёл до нас и божий служитель Моримор де Вега. Руки не подал, небось, побоялся, что вместо лобызания могу длань откусить вместе с манжеткой. Крестом нас осенил и скорбно молвил:

— Молитесь, если можете, своим богам, пока есть время. Скоро предстанете пред ликом святой инквизиции в Вилья-Рике. Помяните все свои прегрешения пред скорым смертным часом в великих муках. Кристум Доминум нострум, амен! — провозгласил трубно и с этим ушёл.

Я же начал свершать молитву, не ропща на Вседержателя за тяжкие испытания в чужих краях, а просил лишь лёгкой смерти и прощения за грехи наши. Творил земные поклоны на восход солнца, осенял себя крестными знамениями, а когда в двудесятый раз прочитал «Отче наш», то и снизошло на меня озарение. И понял я тогда за что сижу в гнусной яме и как невольно сгубил товарища. А когда признался в своей догадке Голому, тот дёрнул связанными руками и прошил меня жгучим взглядом, словно иголка восковую свечу:

— Пентюх ты непотребный, — сказал как при последнем издыхании, — А ещё учил меня жизни! — а далее славил меня простым русским словом, то есть лаялся до захода солнца.

А ведь и было за что! Дошло до меня, что в тот последний день на воле, глядя прямо в лицо католику Моримору, наложил я на себя крест православный от всего сердца таким же привычным манером, как и в этой темнице. Перекрестился справа налево, как принято в веках у православных, а не наоборот. Ведь католик и иезуит крест кладёт с левого плеча, да ещё и пальцы при этом поцелует. Я же, если и крестился по-ихнему, то в душе просил у господа прощение, а тогда, в суматохе и растерянности, забыл конспирацию и перекрестился по-нашему. И вот этой самой оплошностью нечаянно убедил я тогда падре, что перед ним шпион и волк в овечьей шкуре.

— Прикуси язык, — обрывал я стенания Олешки, когда свет истины озарил меня в сырых могильных стенах нашей юдоли скорби, — если бы не я, то мы давно бы сушились на солнышке с петлёй на шее, проклинаючи твою любовную неразборчивость. А сейчас супостаты не знают, что и делать с такими важными и проворными лазутчиками другой веры. Слышал, небось, отправляют нас по начальству в саму Вилья-Рику. А если там и примем смертушку, то всё равно будем ближе к дому…

Выпроваживали нас в портовый город Вилья-Рика из форта Сьера-дель-Дьяболо как значимых государственных преступников. Повезли на телеге, хоть и в клетке, но со всем уважением. То есть, порой разрешали отлучаться в кусты по своим надобностям с распущенными руками, но с нашейной верёвкой в десять шагов длины. Мы же, такой привилегией пользовались редко, так как за время пути ни воды, ни хлеба не видывали. А ехали, считай, трое суток с ночными привалами в глухих местах.

— Давай, Афоня, утечём тайным манером, — предложил мне подельник в первую же ночёвку. — Вон, стражники даже клеть забыли закрыть, да и у нас руки-ноги в свободном состоянии. Затеряемся в ночи, словно зайцы в камышах.

А почему бы в побег не ударится при таком панибратском отношении стражника к узнику? Очень даже соблазнительно для недалёкого человека. Но не тут-то было при моём умственном раскладе диспозиции.

— Олешка, — говорю громко, словно поп с амвона, прямо в темень ворогом объятую, — друг мой ситный! Куда бежать намылился? В какой стороне смерть свою встретишь? Не в том ли болоте, которое намедни объехали?

По вылупленным глазам друга понял, что слова мои до его разума не доходят. Поэтому голос утихомирил и раскрыл свой козырь:

— Лексей, — говорю уже наставительно, — Совсем ты головой прохудился, раз расставленных силков не видишь. Кто нас охраняет? Капитан Диего Сорита со товарищи. Он, небось, и сейчас наблюдает за тобой волчьим красным глазом из тьмы ночной. Только мы шаг за решётку, как тут же ножиком по горлу при попытке к бегству. Так что, эта клеть и есть наша защита. Ни за что не решится стража нарушить приказ без нашей беглой помощи, поэтому доставит капитан злодеев прямо в порт на допрос и расправу. А там уже как бог пошлёт.

Подивился Олешка моей прозорливости и не стал докучать лишним разговором. А на другую ночь опять, видать по скудоумию, затянул старую песню. Но уж тут-то я его сразу отбрил:

— Беглец, — говорю по такой-то и этакой матери, — ведь специально шагом едем, чтоб лишний раз нас ночной свободой прельстить перед закланием. Уймись ты со своею беготнёй, скоро до места доплетёмся, а там уж точно разбежимся в разные стороны. Утешайся, что не от руки Диего, если лихо мимо не пронесёт.

Вилья-Рика оказался знатным фортом. Живого народа порядком, как военного, так и статского, всё вперемежку с бабами и ребятнёй. Опять же, повозки с поклажей в сторону моря тянутся, а там и паруса проглядываются. Красота да и только, если бы глядеть не из клетки. То есть, худо-бедно, но доехали мы до края путешествия. Осталось на корабли погрузиться и со свежим ветром напрямки в Европу. Однако, не в корабельный трюм погрузились, а, малость не доехав до пристани, угодили снова в тюрьму, но разрядом выше и стеной потолще.

Пытать нас надумали на третий день гостевания в Вилья-Рике. До этого приходили разные разукрашенные идальго и расфуфыренные донны, а также и всякий военный люд при шпагах, париках и в штанах фонариком. Травли никакой не учиняли, лишь цокали языками и оглядывали со всех сторон, как цирковых уродов. И чего такого капитан Диего про нас изумительного наплёл, что праздный народ гужом тянется? Позже догадался про моё крестное знамение не с той стороны. Вот и выходили мы для испанцев живыми слугами дьявола…

Допрос нам учиняли двое. Люди с виду хорошие и обходительные. Один духовного звания, как есть богослов от инквизиции Фернандо Вандес, мужчина тяжёлой походки и взгляда исподлобья. Второй был военным представителем от коменданта порта, щеголеватый кабальеро Родриго де Валери. Говорили в основном со мной, так как я сызмальства слаб до языков и говорю, хоть и на смешанном наречии, однако, при желании понять можно любому, но не каждому. И тем более, что с Олешкой какой разговор? Не мычит, не телится, одни сопли. Так что одна надежда только на меня, если кто захочет до правды докопаться. А чего и докапываться, если я за два дня всю свою жизненную историю изложил без утайки. И про сибирские морозы, и про эскимосскую жену, и про лосося на Аляске. Сюда же прибавил про путь в Европу через Америку, а про становище Цепкий Коготь промолчал, как про малый факт жизненного пути. Но всё оказалось зря, так как мои следователи ни одному слову не поверили, а только изредка перебивали и заставляли креститься на православный лад. Но и тогда не верили, качали скорбно головами и глядели на нас пустым глазом, словно на никчемных покойников.