Виктор Рябинин - Потрошители морей

— Мистер Блуд, — угадал он во мне хозяина, ибо никого другого из обитателей ранчо рядом не было. — Дорогой Дик, как же я рад пожать вашу честную руку воина и путешественника, видя вас к тому же в полном здравии, — и с этими приветными словами он заключил меня в объятия со всею недюжинной молодой силой хищника, восклицая при этом:- Воистину, не властно время над героями! Я таким и представлял себе сержанта французского легиона в логове врага, — но это был уже перебор лести и недостаточная осведомлённость гостя.

— Я тоже рад нашей встрече, — на всякий случай откликнулся я, не видя пока что повода схватиться за оружие. — А с кем, собственно, имею честь?

— Гриша Гроцман, — пристукнув каблуками спортивной обуви, склонил голову гость в знак приветствия. — Прямо из Одессы почтовым сухогрузом «Клондайк», с пересадкой на аэроплан братьев Райт в Рио-де-Жанейро. Вот мои верительные грамоты.

С этими словами молодой человек выхватил из-за пазухи какие-то бумаги и ловким движением руки всучил их мне, и я в ответ понял, что спокойной жизни у нас уже не будет. Впоследствии-то я привык к порывистым и точным движениям Григория, но тогда они мне показались подозрительно поспешными и несколько напористыми для наших спокойных широт. Но такова была манера общения одессита с окружающим миром, позволявшая перехватывать инициативу в любом деле.

Я принял документы и внимательно ознакомился с ними. Один из них был паспортом на имя Грини-де-Грацио, гражданина Мексики, но с видом на право жительства в обеих Америках, другая же бумага была от Лейзеля Блоха, призывающая принять Гришу из Бердичева, как самого дорогого гостя и оказать помощь в любым его начинаниям.

По прочтению этих документов я впал в ступор, а затем предложил гостью отдохнуть за пинтой пива до вечера, чтобы с приходом моих близких друзей продолжить знакомство. Гриша согласился, а я пошёл удивлять Пелагею прибытием неожиданного гостя с её родины и слушать трезвые соображения по неординарному случаю письма с того света. Моя Полли не побежала немедля знакомиться с одесситом, а строго заметила:

— Вечно таскаешь в дом кого ни попадя. Ладно, чего там! Собирай друзей, а я почищу двустволку. Мало ли!

К вечеру все и собрались. Разместились гласным образом на открытой веранде невдалеке от хозяйства Палашки, пожелавшей присмотреть за нашим собранием издали. А как же! После весточки от покойного Лейзеля по дому понесло серой и гудроном, как выразился Стив, едва узнав цель общего сбора. Допрос чужака мы решили повести издалека, но не успели. Едва я поинтересовался погодными условиями по ту сторону Атлантики, как Григорий грубо меня перебил и спросил прямо в лоб:

— А где мой друг и старший товарищ Алоиз Блохус?

— Кто? — переспросил я, удивляясь новому постояльцу.

— Архивариус Лейзель Блох, если вашему уху так удобнее, — отчеканил Гриша и со вниманием оглядел всё наше застолье.

Вот тут и грянул гром посреди ясного неба забвения. Тут и я почувствовал прямо на губах привкус асфальта, а в нос ударил терпкий запах мокрой головни.

— Умер год назад не своей смертью, — выручил ответом Билли Понт.

— И склеп с покойником найдётся? — отчего-то воспрянул одессит.

— Труп в сырой могиле, а где она находится, знает лишь убийца, но не покажет, так как и его нет, — путано объяснил Стив. — Полиция сбилась с ног, но следов не обнаружила. Поэтому дело закрыто и нечего плясать на гробах, — и он тут же указал на полные графины, как бы приглашая к поминкам.

И тут разверзлась преисподняя, то есть, вместо выражения скорби и соболезнования, Гриша Гроцман зашёлся непотребным гоготом, хлопаньем ладонями по ляжкам и показом вытянутых вверх пальцев прямо с двух рук. Конечно, бывают разные выражения неподъёмной печали, вплоть до общей трапезы вновь освежёванным, что я наблюдал в Африке, но чтобы с такой радостью прямо за столом сойти с ума, то это уже никак не укладывалось в каноны христианской морали.

— Прекрати истерику! — на всякий случай прикрикнул я, опасаясь за остаток рассудка гостя. — Бывают и более печальные события, вплоть до потери собственной целостности, — мудро закончил я мысль, вспоминая уже испанские застенки.

— Не наводите на меня канифоль, как на смычок перед реквиемом Моцарта, — так же умно ответил Гриша и добавил:- А разве месье Блох ещё не в пределах вашего стойбища?

Далее последовал разговор и общая перебранка инвалидов по умственному развитию. Мы не понимали Гришу из Бердичева, а он, естественно, нас. Наша разноголосица на высоких нотах длилась не менее часа, пока не вмешалась Пелагея, войдя к нам в тыл с ружьём наперевес.

— Григорий, — ласково сказала она прямо в загривок гостя, пощекотав его макушку стволами ружья, — Гриня, перестань валять дурака и выкладывай этим олухам всё по порядку, но не торопясь. Иначе натяну твой глаз на жопу вместе со скальпом, — выложила она, как я уже знал ранее, самый сильный свой аргумент.

Гришка принял угрозу, как понятный привет с далёкой родины, тут же увял телом и голосом, перестал вступать в пререкания, а вполне доходчиво изложил ход интересующих нас событий за последние три года. Получилось складно и поучительно. В кратком изложении все его доводы сводились к нижеследующим фактам нашей общей жизни.

Гриша Гроцман хоть и был родом из Бердичева, но также имел крепкие родовые корни в городе Одессе. Кроме того, он был вхож в те же круги общения, что и Лейзель Блох, но на порядок ниже. По крайней мере, мне так показалось, хотя всех премудростей такой градации я не понимаю до сей поры. И хоть судьба определила им разные дороги, они, как истинные дети Моисея, не теряли друг друга из виду. Поэтому, когда архивариус обратился к Грише за помощью в толковании некоторых славянских просторечных оборотов, он не отказал старшему учёному товарищу в такой малости. Тем более, что оплата необременительного труда была обещана, а всё предприятие наводило на мысль о возможных пиратских кладах, которые и по сей день свободные ото всего предприниматели не устают искать в регионе Карибского бассейна. Так оно и вышло! Едва Гриня прочёл в последней главе воспоминаний пирата Дика Блуда, присланной достославным переводчиком Лейзелем Блохом, о золотой бухте Биа-Дорадо и алмазной пещере Куэва-де-Диамантес на острове Барбадос, как живо представил флибустьера Афанасия и его жену Менди, прячущих для потомков свои драгоценности в местах, столь ловко указанных доходчивыми названиями в рукописи. А в этом не было сомнений даже у месье Блоха, ибо любой школяр знает о неистребимой привычке пиратов доверять свои ценности таинственным кладам на суше и на море, и не только лишь ради неизгладимого следа в памяти сообразительных потомков.