Александр Аннин - Бабушка

Бабушка смешно кичилась этим:

— У меня такая пенсия, что Лариса не знает, куда ее девать, прямо плачет, когда мне этакие деньжищи приносят, боится, что нападут на нас из-за моей пенсии, убьют и ограбят. Во как! Дожила.

А потом признавалась:

— А ведь я тебя не узнаю, кто ты? Вот ты скажи мне. Я чувствую, что ты — свой, а кто ты такой…

— Да как же, бабушка, я ведь внук твой, мы столько лет вдвоем прожили! — обижался я. — Помнишь наш дом на Курлы-Мурлы?

— Ну да, ну да… — грустно качала головой бабушка. — Нет, не помню. Но все равно, спасибо тебе, что сидишь со мной, старухой, разговоры мои слушаешь.

Весной того же года я собрался жениться, сказал невесте:

— Поехали в Егорьевск, я должен показать тебя своей бабушке и получить от нее благословение.

Невеста, совсем еще девчонка, с радостью готова была ехать в мой заповедный Егорьевск с его старинными обычаями, про которые я столько рассказывал. Да вот ведь дернуло меня позвонить тете Ларисе, и та просто умоляла меня не приезжать: мол, бабушка совсем плохая и никого не узнает, даже ее.

И я не поехал показывать невесту бабушке.

В пятницу 26 апреля, в день десятилетия чернобыльской аварии, в два часа, мы расписались. Через двадцать пять лет с того дня, с той Красной Горки, когда Ира Иванова была у меня в гостях и я назвал ее стервой…

И ровно в тот же час в Егорьевске не встала с постели бабушка, прилегшая прикорнуть после обеда. Померла во сне. Тетя Лариса сразу же позвонила моей маме, сообщила о смерти бабушки. Но мама, подумав, решила скрыть от меня это известие. Боялась, что я отменю венчание и свадебное застолье (а ресторан уже был оплачен), да и умчусь в Егорьевск на похороны бабушки.

И в воскресенье, после обедни, мы стояли с моей невестой (женой?) на браковенчании в сельском храме рядом со станцией Расторгуево, а параллельно и одномоментно с этим, в Нечаевской крохотной церкви Егорьевска, отпевали мою бабушку… Она все-таки поспела на мою свадьбу, все вышло так, как она хотела. Собственная смерть была для нее единственной возможностью, пока душа ее еще пребывала среди людей, на земле, побывать на Санькиной свадьбе и увидеть его невесту в подвенечном платье. Вот и было ей суждено умереть в урочный час, чтобы незримо стоять рядом с нами, присутствовать на Санькином венчании.

Мне сообщили о смерти бабушки только «на девять дней», когда я, окрыленный, собирался ехать на встречу бывших однокурсников — аккурат «червонец» нашему выпуску стукнуло. Не поехал. Купил мерзавчик водки в прозрачном пластиковом стаканчике, сел на кухне в нашей с женой съемной квартире, тупо уставился в стол.

Жена, стоя рядом, гладила мой затылок, приговаривала:

— Не горюй, Саня, бабушка передала тебя мне. В хорошие руки передала!

Ночью я лежал без сна, пялился в сумрачный потолок, смаргивал горячие слезы. Вспомнилось многое…

Когда я закончил — не в Егорьевске, а «почти в Москве», десятый класс, то перед вступительными ненадолго нагрянул к бабушке. За тем самым благословением, в тот раз — благословеньем поступать в МГУ. Вот, мол, дожила ты, бабушка, до моего аттестата зрелости! «Санёга, может, в церковь сходим, помолимся, чтоб тебе пройти в институт? — робко попросила бабушка. — Там березки в церкви стоят, красиво-то как, ведь Троицын день». «Да ну, неохота, — отмахнулся я тогда. — Хочешь, сама за меня помолись, тебя Бог послушает». Мне «страмотно» было даже подумать, как это вдруг я, высокий, спортивный парень, среди бела дня пойду в собор Александра Невского, у всех на глазах поддерживая под руку семенящую, давно уж к тому времени согбенную старушку.

И бабушка пошла в церковь одна.

Не вернуть бабушку, не вернуть тот солнечный летний день, чтоб можно было сказать: «Пойдем, бабушка, конечно, пойдем в церковь!» Да что там… А как бы она обрадовалась, если бы я, несмотря ни на какие отговоры, приехал к ней с невестой, поведал о предстоящем венчании! Ждала-ждала бабушка, чтобы въяве, в действительной жизни посмотреть на Санькину суженую, не дождалась. Подвел ее Санька. Поверил, что ехать ни к чему, что зря все это. Отмахнулся от бабушкиного пророчества.

Знала ли она, моя бабушка, переселившаяся в горние селения, что мне уготована участь того самого героя песни, от лица которого пели надрывную песню стиляги, бренча на гитарах в том скверике, что был на пути в мой детский сад? «Как-то с работы пришел я домой раньше времени…» И однажды я, вернувшись из дальней поездки, услышал от жены… Только после этого безотцовщиной остался не сынишка веселый, как в песне, а моя грустная, задумчивая дочурка.

Но и до разрыва нашего я ни дня не был счастлив в том браке — во всяком случае, так мне кажется сейчас. Жизнь превратилась в бесконечную, порой даже увлекательную гонку за деньгами, квартирой, мебелью, поездками на море… Что осталось от всего этого? Почти ничего, даже и воспоминанья размылись.

Сейчас у меня другая жена — та, которую я полюбил еще в студенческие годы, но не женился по дурости своей, хотя и шло к тому. И вот мы с ней «догнали вчерашний день», как говорила в таких случаях бабушка, свою далекую юность, стали мужем и женой. Мы догнали ушедшую юность, и юность снова захватила нас.

В нашей спальне в деревянном доме с печкой стоят бабушкины часы, правда, уже без того уникального звона: «динн-данн»… Мы иногда пьем чай из «медального» самовара 1899 года, подаренного на свадьбу прадеда и прабабушки. И посуда, купленная Николаем Макарычем в 1917-м у английского инженера, служит нам обыденно.

Я ловлю себя на том, что с возрастом все чаще употребляю бабушкины словечки и поговорки, что я дело — не дело проявляю бабушкину чрезмерную рачительность, ворчу, как бабушка и даже бухтю на жену, как бабушка бухтела на меня. Больше того: иногда я прямо-таки вижу себя со стороны, да только я — это не я, а моя высокая, худощавая и укоризненная ко всему окружающему миру бабушка. «Нехалюза ты, Санька, — говорит бабушка и качает головой. — Как есть — нехалюза». Тогда я спохватываюсь, начинаю с улыбкой говорить жене, что, мол, ничего тут не поделаешь, прости ты меня, ведь это детство мое, проведенное у бабушки, всколыхнулось во мне…

И добреет, светлеет обиженное за секунду до этого лицо жены, примиряется она с моей премудрой ворчливостью, с моей несовременной хозяйственностью и здравомыслием. И мы вместе благодарим мою покойную бабушку за тот уют в нашем доме, который царит благодаря ей, благодаря тем навыкам житейским, что она передала мне, и тем милым сердцу бабушкиным вещам, которые нас окружают.

Иногда мы с женой, загадав какое-нибудь желание, беремся за руки, как дети, и я творю молитву, которой научил меня старый священник: «Бабушка, если ты угодна Господу, помолись там за нас!»