Марина Москвина - Дом на Луне

Витя стал посматривать на часы.

Тут примчался Кеша — весь взмыленный. Оказывается, он стремглав кинулся в магазин «Ручка. ru» напротив арабского ресторана — все ведь в одном здании! А там самая дешевая ручка — семьсот рублей. Только в страшном сне Кеше могло привидеться, что он покупает такую дорогую ручку. Но не возвращаться же с пустыми руками! Тогда он обежал всю «Волшебную планету» и нашел — толстый красный фломастер за двести рублей.

— Что ж, все правильно, — сказал Кеша, пересчитав гонорар. — Без обмана. Главное, своевременно. А то, знаете, некоторые: «Через неделю…», «Через месяц…» А там и через год!..

И он протянул Вите огненную расписку, начертанную краплаком, как Фауст — Мефистофелю.

— Хорошее начало! — радовался Кеша. — Так мы с тобой быстро накопим. И на квартиру, и на машину!.. Теперь нам главное — приумножить то, что у нас есть.

Из арабского ресторана мы перекочевали в блинную, взяли блинчиков с шоколадом, кофе с мороженым, снова заказали чаю!..

— Вы сахар в чай не кладите! — командовал Кеша. — …Положите рядом. Но не слишком далеко!..

Наелись, напились, смотрим — кукуруза в початках. Взяли кукурузу попробовать. Довольные, пошли дальше мерить твидовые пиджаки, манто, меховые муфты…

— Сейчас тебе купим норковую шубу и бриллиантовое колье, — говорил Кеша, — мне шляпу, кожаное пальто, итальянские ботинки. Идем — вся тысяча на нас надета. А навстречу Зимоглядов. И мы ему едва кивнем!

— Или он приходит в «Распутин», — я говорю, — а мы уже там, деньгами сорим.

Нам встретилась Тася и предложила бесплатно прокатиться на аттракционе «Бешеный диван». Мы с Кешей сели, а он как начал скакать, вверх-вниз, вверх-вниз, мы стали кричать, болтать ногами, меня чуть не стошнило несколько раз.

Серафим был в восторге, когда мы рассказали о своих успехах. К тому ж мы ему принесли в подарок вакуумный матрац. А то он со своим режимом экономии уже спал на газетах и газетами укрывался.

— Как бы он не превратился в газетную иллюстрацию, — забеспокоился Кеша.

— А нельзя и меня пристроить в Тасин развлекательный центр — на аккордеоне играть перед киносеансами? — радовался Фима. — А Маргариту — в ночное варьете?

— Ты мне прислала копченую сардельку, — кричит Рита из кухни. — Я положила ее у себя в комнате и нюхала как цветок.

— Я сегодня Рите цветы подарил, — с гордостью сообщил Фима. — Нашел на дороге и подарил.

А во время трапезы Рита вынесла торжественно и водрузила на обеденный стол рулон туалетной бумаги.

— Что вы этим хотите сказать, Маргарита Степановна? — тревожно спросил Кеша.

— Что туалетная бумага — это вещь очень многогранная, ей и губы можно вытереть после обеда! — заявила Рита.

Мальчик тоже закатал рукава, но не сразу нашел себе дело по душе.

Я уже говорила, он с прохладцей учился в школе, поначалу в нашей, дворовой, 1957-й, со своим приятелем Багратиком. Оба звезд с неба не хватали, но и нареканий особых не было, когда отец Багратика, гордый Гурген, внезапно получил известие, что это самая замухрыжистая школа во всей Москве. В смятении чувств мы перевели детей в другую школу, за несколько кварталов от нашей, собственно, в такую же обыкновенную, но там был танцевальный кружок.

— У меня у знакомых, — сказал Гурген, — сын в тюрьме сидит. Вот он среди заключенных организовал конкурс художественной самодеятельности. А у кого никаких способностей — перетягивали канат. За это ему основательно скостили срок! Всегда хорошо быть немного человеком искусства!.. — заключил Гурген.

Забыв о том, что вселенная эфемерна и являет собой иллюзию, мы устремились к перемене мест.

Танцевать наши сыновья категорически отказались, да им и некогда было, когда им танцевать? Учились во вторую смену, в автобусе так бока намнут, что учеба на ум не идет, то они прозевают автобус, то проедут мимо своей остановки, мы их давай провожать, туда и обратно, чуть с ума не сошли.

Мальчик прекратил делать уроки, мотивируя это тем, что в школе сильно чахнет здоровье. И все лежал на диване — сочинял стихотворение:

Учительница говорит: «А вы их поближе к дому переведите, они на автобусе ездить устают, очень плохо учатся».

Стали обратно переводить. В нашу 1597-ю школу.

Директор, седой, маленький человек с усталым лицом:

— А! Танцоры вернулись!

Теперь мы уже, попивая на кухне чаек, следили за их продвижением к школе. Как они выкатят утром из подъезда, поминутно останавливаются, прячутся за гаражами, разжигают костер, копаются в помойке, всеми возможными способами отклоняются от курса. А грозный Гурген из окошка десятого этажа рокочет в рупор:

— Баграт! Куда??? Что встал? Левого руля! Правого руля! Вперед до полного!.. Полный!!!

— Еще не родился тот человек, который придумал бы, как повысить нашу с Багратом успеваемость, — качал головой наш мудрый мальчик.

Им пригрозили, что переведут в отстающий класс. Какое-то новое веяние: «А» стал математический, «Б» — гуманитарный, «В» — коммерческий, а остальные — «трудовики».

— Пусть моего сына переведут в «трудовики», — сурово говорил Кеша. — И относятся к нему, как к умственно отсталому. Может быть, тогда вокруг него будет гуманнее атмосфера…

Короче, только мы принялись получать образование по месту жительства, вздохнули с облегчением, внезапно Багратик опять покидает нашу школу и поступает в какой-то фантастический лицей, где, как он сообщил, учат …на армянских священников.

Он стал звонить нам, рассказывать, как там здорово, есть бассейн с вышкой! Чай бесплатно дают с сухарями, всего семь человек в классе, учителя к детям обращаются на «вы», и вообще, этим летом, если Баграт правильно понял, они, скорее всего, отправятся в кругосветное путешествие на автобусе, который им подарят шведы.

Мальчик закачался, когда это услышал.

— Ребята, — сказал он нам с Кешей. — Я тоже хочу стать армянским священником.

— Не понимаю, — удивлялся Кеша, — как можно с детства мечтать стать священником? Ладно, пожарным, артистом, парикмахером или прославленным зодчим. Это понятно… В священники — так мне казалось — идут с возрастом, вкусив плоды с древа жизни и познания. Особенно в армянские!..

— А некоторые — священниками рождаются! — я возразила упрямо.

Я была счастлива, что мой мальчик намеревается выше поднять светильник и наслаждаться светом обретенного всеведения.

— Один человек сто лет проживет, а это его первое рождение, — говорю. — Он первый раз пришел на Землю и за сто лет ничего не понял. А другому — пока что десять, но это его сотое рождение. Может, он своими ушами когда-то слышал проповеди Иисуса, или Будды, или Заратустры, его душа постигла Истину, и он явился благословить ею человечество.