Лариса Обаничева - Метод погружения

С первой минуты он понял с пронзительной ясностью то, что мимолетно ощутил в их короткое рандеву, у канала Сен-Мартен, — ее присутствие делало его счастливым.

Подцепив кусочек паштета на румяный тост, пробовала, — вначале скептически, потом все с большим одобрением:

— М-м-м…

Еще бы, не «м-м-м»! Он как-никак родом с юго-запада, что славится паштетами из утиной и гусиной печенки, и уж в этом-то он разбирается… Шампанское заменили сладким эльзасским, и к вину она тоже отнеслась недоверчиво, а, распробовав, пила с удовольствием, говоря при этом, что находит белые вина кисловатыми.

Поздороваться с новой гостьей пришел Рага, длинношерстный блондин сомнительной породы, почти оглохший, малопригодный сторож, — черные, близко поставленные глазки в сочетании с вытянутым носом придавали ему глуповато-трогательный вид. Пес принял Лизу сразу, доверчиво припав к ее ногам, как мечталось припасть и самому Гастону.

— Перестаньте называть мою собаку — Рагу!

Ворчал, а про себя молил: «Называйте, как угодно, и меня можете окрестить любым, смешным, наинелепейшим именем, делайте со мной, что хотите, только не уезжайте, оставайтесь, я боюсь, что вы не вернетесь, я ужасно боюсь вас потерять!»

— А почему вы его назвали Рага?

— Не я. Так его звали до меня. Он дважды брошенный. Муж с женой, которые забрали его из приюта, снова хотели туда отдать по причине развода… Вот я его и спас. Мы уже десять лет вместе. А рага — это стиль, мелодия в индийской музыке.

После знакомства с собакой она, как ему показалось, из вежливости, заинтересовалась хозяином.

— А чем вы занимались до выхода на пенсию?

— Преподавал.

— Что именно?

— Механику жидких тел.

— В техникуме?

— И в техникуме. И на подготовительных курсах.

Он было собрался, не без удовольствия, прочитать ей коротенькую лекцию о жидких и твердых телах, но она молчала. Потом спросила:

— Вы не скучаете по работе?

Накануне у него гостили друзья из Лиона, тоже бывшие преподаватели, они вместе балагурили, как раньше, в учительской на переменке…

— Нет, не скучаю.

Приумолк, ожидая следующего вопроса. Она обвела медленным, оценивающим взглядом картинный пейзаж.

— Каким образом вы поселились на барже?

— Можно сказать, случайно. Один мой приятель написал кандидатскую о том, как парижане оборудуют баржи под жилье. Я почитал, возникло желание попробовать. Вообще-то я мечтал о лофте, но к тому времени цены на них подскочили. А тут подвернулась подходящая баржа…

— А что на ней возили?

— Гравий, песок… Это была совершенно пустая коробка. Все, кроме электричества, я сделал своими руками.

— И давно вы здесь обитаете?

— Двадцать пять лет.

— На этом же месте?

— На этом же месте.

— И вот уже двадцать пять лет вы смотрите на одну и ту же картинку… Не надоело?

— Нет. Картинка постоянно меняется. И деревья выросли…

Лизе приглянулась белая усадьба на пригорке, с закрытыми ставнями.

— Там кто-нибудь живет?

— Хозяева, кажется, англичане, иногда наведываются.

Они снова долго молчали. Гастон остро чувствовал ее присутствие, совсем близко, и молчать с ней было приятно, они словно продолжали разговор, каждый про себя. Произносить слова вслух казалось лишним.

— Вы счастливы?

В ее голосе прозвучала уверенность: разве здесь, в этом райском уголке, он может чувствовать себя иначе?

— Да.

Со временем и частью непроизвольно, жизнь его устроилась именно так, как он желал, но теперь ему хотелось признаться Лизе: «Для полного счастья мне не хватает вас!».

От ее пьянящей близости, от жаркого даже под белым парусиновым тентом воздуха, от духоты и чрезмерно выпитого вина ему стало нехорошо, он ушел вниз, в спальню, опасливо измерил подскочившее давление, полежал немного. Это ему показалось, что немного, на самом деле прошло более часа, а она просидела все это время на корме, глядя на искрящуюся воду, на противоположный берег, точно такой, как на присланной Гастоном фотографии: яркий, солнечный, под легким сислеевским небом… И, казалось, она может сидеть так вечно.

Он извинился: запланированная прогулка в лесу не состоялась! Но она не высказала ни упреков, ни сожаления.

— Ничего страшного.

И спросила расписание поездов. Было рано, около шести, — он беспрекословно, с упавшим сердцем, отвез ее на станцию. И она уехала… Он не сомневался, что навсегда.

Теперь она присутствовала на его барже постоянно. Разгуливала, качая серой юбкой у него перед глазами, обмахивала подолом стулья, волнуя тем неизведанным, что он угадывал под мягкими складками; за обедом тянула узкую кисть, чтобы пригубить вино из его бокала; играла с эхом, отсылая мягким, негромким голосом протяжное «а-а-а»; эхо катилось наискосок по воде и, отталкиваясь от берегов, возвращалось к ней, а она веселилась, как девчонка…

Гастон видел Лизу повсюду, думал о ней с утра до вечера. И мечтал…

Природа оказалась на его стороне. Пошли сухие, солнечные дни, он ухватился за удачный предлог, — не следующего же лета ему ждать! — написал Лизе. В худшем случае, она не ответит или скажет, что не может приехать. Она ответила. «Моя бабушка говорила: получить приглашение в первый раз несложно, а вот получить его вторично — гораздо сложнее!» За фразой следовало три смайлика. И он как будто услышал ее низкий, грудной смешок, она не смеялась, а добродушно гукала — коротко или, особенно довольная, по-голубиному протяжно. Предупредила, что хочет искупаться перед обедом и приедет пораньше: «Я постараюсь сесть на поезд, который прибывает в 11.41». И еще: «Будет жарко, приготовьте для меня бутылку минеральной воды комнатной температуры, плиз…» При видимой легкости, беспечности она продумывала все до мелочей и четко, как в линованной тетрадке, расписывала по пунктам. Его почему-то снова охватил страх: а вдруг не приедет? А он не представляет, где ее искать… Она приехала.

— За эти дни я успела забыть, как здесь хорошо!

И тут же, на палубе, без церемоний разделась, пока он, насвистывая, относил сумки с провизией на кухню, осталась в простом черном купальнике и, подколов волосы, осторожно спустилась в бурую воду по узким железным перекладинам. Видя, как она болезненно морщится, Гастон счел нужным пояснить:

— У меня украли лестницу со ступеньками…

Он мало что знал о ней. Она любила прожаренное мясо, не ела и не пила ничего холодного — прикоснулась к ломтику дыни, проверить… Когда он извинился за безвкусный промышленный багет — оба булочника ушли в отпуск, а до третьего он поленился доехать, — она воскликнула:

— Почему вы не предупредили меня? Я бы привезла хлеб из Парижа…

Он не спрашивал, в каком районе она обитает. Ни сколько ей лет. Того, что он знал, ему было достаточно. Из крошечных подробностей, отдельных фраз — легкими мазками! — он создавал свою Лизу, возможно, несуществующую, выдуманную им, нереальную, но он боялся реальности, так как не ждал от нее ничего хорошего. Ему хотелось писать ее портрет, но лучше бы он не заявлял об этом вслух.