Лариса Обаничева - Метод погружения

Она подолгу умывалась и приводила себя в порядок. А он смотрел на нее. Он мог бы часами вот так сидеть и смотреть, наслаждаясь прелестными движениями ее молодого тела.

— Л-и-и-за! Л-и-и-зонька!

Она застыла с повернутой к нему головой, глаза их встретились: его, темные, страдающие, полные любви и сожаления, и ее — прозрачные, отрешенные, словно несущие в себе непостижимую тайну мироздания. Он смущенно улыбнулся, мысленно прося у нее прощение за то, что побеспокоил. Она вернулась к прерванному туалету, снисходительно позволяя любоваться собой, на разумном расстоянии. Не дай бог приблизиться, протянуть руку, пытаясь погладить, — она тут же замрет в тревожном ожидании, давая ему понять, что он мешает и что она терпит его исключительно как неподвижного зрителя… Бывали минуты, когда ей нравилось чувствовать его ласкающую ладонь, но эти минуты она выбирала сама. Когда он проводил рукой вдоль ее спины, она вздрагивала, нервно изгибалась, и вдруг, в самый разгар, казалось, изнемогающая от ласки, могла подняться и уйти, а он терялся в догадках… И ему приходилось принимать ее всю целиком, с непредсказуемым, своевольным характером. Иногда она исчезала. Он не осмеливался спросить ее, где она бывала во время долгих прогулок, что видела… Она бы все равно не ответила.

— Ли-и-зонька!

Но она не реагировала на призывы. Поняла, что он произносит ее имя просто так, обратить на себя внимание, и ему в сущности нечего сказать. Во всяком случае, ничего нового он сказать не может. Да и что он мог придумать нового? Еще раз высказать ей свою нежность и восхищение…

Гастон любил эти умиротворенные часы, ранним утром или поздним вечером. Его баржа стояла на Сене, и он видел, как замирала река, и в ее поразительной глади отражался лесной берег с проглядывающими меж листвой двухэтажными домиками, отражалось небо… Гастон сидел и вспоминал прошлое лето.

Лиза появилась в его судьбе неожиданно. Прислала записку на сайте знакомств, где он давненько обосновался, — какой-никакой, а все же способ привнести разнообразия в его отшельническое бытие, хотя и без особой надежды на очарование. Попадались обросшие привычками, несгибаемые девы, либо покинутые и еще не опомнившиеся истерички, а то и явно больные, депрессивные, которых ему приходилось утешать, и, не мешкая, избавляться… Непредвиденные подарки, вроде той мулаточки с Антильских островов, случались не часто.

И вот явилась Лиза. Ее лаконичное послание пришлось кстати. Гастон скучал без женской компании, а из-за летних отпусков надеяться было не на что. Он тут же ответил, предложил два места встречи, оба неподалеку от Лионского вокзала, куда привозил его поезд, она выбрала площадь Бастилии.

Накрапывал дождик, они схоронились в стеклянном кафе-ротонде на берегу канала, а, когда выглянуло солнце, погуляли и разошлись. Как ему думалось, навсегда. Не потому, что она ему не приглянулась. Как раз наоборот. Приглянулась, и даже очень. На сайте преподнесла себя как «притягательную», он еще удивился: надо же, какая самоуверенность! И с виду ничего особенного. Только рыженькая, что редкость. Он всегда мечтал о настоящей рыжеволосой, но как-то не попадались, и он с годами забыл о давней юношеской мечте. И вот вспомнил… А то, что она настоящая, было видно хотя бы по тому, что в золотистых прядях, небрежно свернутых в узел, сверкали серебряные нити.

— У вас ирландские корни?

Она пожала плечами.

— Вроде бы.

Потянула она его сразу. Ему тут же, безумно, захотелось схватить ее, смять в объятьях, захотелось сорвать заколку, распустить ее чудесные длинные — он надеялся, что длинные! — волосы… Но он еще сопротивлялся, больше из упрямства, идиотского самолюбия: она, видите ли, предупредила, что он не устоит, и вот, не устоял! Лишь однажды, когда оба с чрезмерным вниманием рассматривали мальвы у воды, он, не выдержав, сжал ее плечо, она повела к нему голову, и губы ее дрогнули… Но руку не сбросила.

И сразу же, вместе с неодолимой тягой к ней, он почувствовал: будет непросто. Или даже невозможно. Не только из-за большой разницы в годах. Ощущение какой-то ее недосягаемости, словно она явилась из другого мира — тихая, задумчивая, неземная, со светлыми бездонными глазами. И Гастон, при том, что имел успех у женщин и не растерял былой уверенности в себе, здесь почувствовал, что его обычные, испытанные подходы и приемчики не годятся, и он в отчаянии курил, не зная, что предпринять. От ужина в ресторане она отказалась («Навязываться не стану», пробормотал Гастон) и, смягчив отказ тем, что вызвалась проводить его до Лионского вокзала, простилась и ушла. И на просьбу о телефоне отказала.

— Вы попадете на мой автоответчик.

И, действительно, зачем ему номер телефона, который звонит в никуда? Лишний раз раздражаться…

На вопрос о мобильном ответила:

— У меня его нет. И никогда не было.

И он поверил. У нее, может быть, у единственной в Париже, нет мобильного телефона. Что еще раз доказывало: она не такая, как все. Оставалась электронная почта. Он написал, пригласил ее к себе, без всякой надежды. Она откликнулась, как-то неопределенно. Но откликнулась! Эта загадочная рыжеволосая женщина — мечта далекой юности! — могла ступить на палубу его скромного плавучего дома! Как сделать, чтобы мечта осуществилась? И Гастон прибег к уже не раз испробованному средству, которое безотказно действовало на интернетовских дамочек: послал фотографию. Не свою, конечно. А живописного вида с его баржи на берег Сены: небо, лес до горизонта, и безмятежная водная гладь… Идиллическая картинка сработала и на сей раз. «Приеду завтра утром», — ответила Лиза. И приехала. После на редкость сырого июня установилась летняя погода, и она приехала именно в такой, легкий солнечный день. Гастон встретил ее на станции.

Не зная ее вкусов, решил: фуа-гра и шампанское, что обычно выручало своей неприхотливой изысканностью.

— Я не люблю шампанское.

Гастон приуныл. Шампанское — своего рода условный сигнал, понятный обоим. Рассчитывать на ласку, видимо, не придется. Все-то у нее не так, как у других! Но это его и привлекало. Она не манерничала, не изрекала принятые в гостях банальности, держалась просто, естественно, а его картины на стене будто и не заметила, во всяком случае не сочла нужным выказать хоть малейший интерес или похвалить для виду. Зато она легко вписалась в его непритязательный холостяцкий интерьер — там, где она проходила или присаживалась, казалось, она всегда ходила, сидела, всегда была здесь. Ее серое платье с пышной, спадающей до тонких лодыжек юбкой, заманчиво покачивалось при движении, и Гастону нравилось, что она носит платья: в сочетании со скрученными в скромный пучок волосами это придавало ей очаровательную старомодность.