Евгений Чижов - Собиратель рая

Доктор был доброжелательный, сочувствующий, понимал, как нелегко бывает с такими, как Марина Львовна, вот только… как же его звали? Сергей Петрович? Не похоже. Владимир Петрович? Опять нет. Кирилл бывал у него с матерью много раз, ни разу не ошибался, называя по имени-отчеству; куда же теперь они подевались? Черт, он ненавидел забывать! Это было предвестием болезни матери, напоминанием, что она передается по наследству и вот уже стучится в его двери! Всё водка виновата, наверняка какая-нибудь паленая, водка и этот ветер, свистящий в ушах, выдувая из головы слова и мысли! Сейчас, сейчас он вспомнит. С места не сойдет, пока не вспомнит! Кирилл встал и принялся потерянно озираться, будто надеялся выловить подсказку из снежных потоков, косо летящих сквозь конусы фонарей. Цепочка его следов исчезала под новым снегом у него на глазах так же, подумалось ему, как пропадает для матери каждый сделанный ею шаг. Как будто у нее за спиной непрерывно метет невидимая метель, стирающая недавнее прошлое. С одной стороны улицы стояли высокие дома, с другой — длинное низкое строение, наверное, какой-нибудь склад, и повсюду, где только были источники света, фонари или горящие окна, был виден летящий снег, ничего, кроме снега. В нем терялись все контуры, ориентиры, направления и приметы, пропадали люди и машины, взгляду не на чем было задержаться, не за что зацепиться. У Кирилла голова пошла кругом, и метель представилась ему вырвавшейся наружу болезнью Марины Львовны, кружащейся над ним, над улицей, над городом, над страной. Его замутило, и он подумал, что хорошо бы вырвало, тогда, наверное, станет легче. Но Кирилл мало ел, и сблевать не получилось.

Алексей Петрович — вот как зовут врача! Конечно же, Алексей Петрович, как он мог забыть?! Невысокий, в помятом халате, с обрюзгшим — точно давно не высыпался — лицом, избегающим глядеть в глаза, всегда косящим в сторону. И с постоянной рассеянной, а может быть, виноватой и извиняющейся улыбкой на губах. “Больные наши разваливаются, просто рассыпаются на глазах, что ты с ними ни делай, — признавался он Кириллу. — Вчера еще она поднимала по команде обе руки, а сегодня уже забыла, что значит “поднимать”, завтра забудет, что значит “рука”… И ничего нельзя поделать, только замедлить, никак не остановить! Никак!” Чему уж тут улыбаться? Кирилл подозревал, что от ежедневной работы с десятками рассыпающихся людей, которым он ничем не может помочь, доктор должен был и сам давно сойти с ума и только усилием воли сохранять видимость нормальности. Несколько раз Кирилл действительно замечал у Алексея Петровича странноватый блеск в глазах, но в целом видимость нормальности он поддерживал пока неплохо, даже перегаром от него почти не пахло, только слишком сильно туалетной водой, заглушающей перегар, да дрожь в руках становилась очень заметной, когда он брал какую-нибудь бумагу со стола. Она так и ходила ходуном в его пальцах, поэтому руки доктор держал, как правило, на коленях и старался ничего на своем столе не трогать.

— А матушка ваша еще молодец, — не слишком убедительно ободрял он Кирилла. И, оглянувшись на сидевшую рядом Марину Львовну, переспрашивал: — Правильно я говорю, молодец?

Мать с готовностью улыбалась, выражая полное согласие быть молодцом, раз доктор от нее этого хочет.

— Конечно молодец! Вы бы на других посмотрели. А она у нас еще ничего, очень даже ничего…

Марина Львовна вся прямо сияла, оттого что ее похвалили, нимало не смущаясь, что в ее присутствии о ней говорят в третьем лице.

— Ну что ж, пройдем небольшой тестик.

Каждый раз, когда Кирилл с матерью приходил к врачу, он задавал ей ряд вопросов, чтобы оценить ее состояние. Марина Львовна обычно без ошибки отвечала, какой сейчас год; если успевала подготовиться, называла месяц, число и день недели, легко вспоминала дату своего рождения и повторяла вслед за Алексеем Петровичем “стена, яблоко, окно” в обратном порядке. Лучше ли, хуже ли она справлялась со всеми подобными вопросами, кроме одного:

— Как называется страна, где мы живем?

Без заминки и даже с заметной гордостью Марина Львовна отчеканивала:

— Союз Советских Социалистических Республик!

Алексей Петрович качал из стороны в сторону головой.

— Нет? — удивлялась мать.

Снова качание. Врач молчал, давая ей шанс вспомнить без подсказки.

— Не Союз Советских Социалистических…

— Нет, — с сожалением говорил врач, как бы и сам сокрушаясь, что не Союз.

— Ну тогда я не знаю…

— Что у нас произошло в девяносто первом году?

— В девяносто первом году? Понятия не имею. — Марина Львовна недолго делала вид, что думает. — В девяносто первом году много чего произошло.

— Имеющее отношение к названию страны, где мы живем.

Мать пожимала плечами и оборачивалась за помощью к Кириллу, но тот не должен был ей подсказывать. Он уже говорил ей правильный ответ перед тем, как войти в кабинет, и теперь ему оставалось только удивляться, как быстро он выветрился из ее памяти, не оставив следа.

— В девяносто первом Союз распался и на его месте возникла…

Алексей Петрович делал паузу, предоставляя возможность матери закончить за него. Но она молчала, с искренним интересом на него глядя.

— Слово “Россия” вам ничего не говорит?

— Как это не говорит? Конечно, говорит.

— И что же это?

— Моя родина. Я в ней родилась. И не только я — мои родители, и бабушка, и прабабушка…

— Замечательно. Прабабушка — замечательно. Так как называется страна, где мы живем?

Торопясь и заметно радуясь возвращению от разговора о неведомом девяносто первом годе на твердую почву, к тому, что сидело в ней намертво, Марина Львовна произносила:

— Союз Советских Социалистических… — И только на последнем слове при виде обескураженного лица доктора ее покидала уверенность. — …Республик?

Алексей Петрович устало кивал головой. Пусть так. Союз так Союз. Ничего не поделаешь.

— Она не исключение, — сказал он однажды Кириллу. — Почти все мои пациенты по-прежнему там живут. И переселяться никуда не собираются.

— Упражнения не забываем? — обычно ближе к концу визита спрашивал Алексей Петрович.

— Делаем, — отвечал Кирилл, — только что-то без особого результата.

— Это ничего. Ничего. Только не бросайте. Главное — регулярность. — И повторял, не глядя на Кирилла, пряча глаза в бумаги на столе: — Регулярность — наше спасение.

Иногда он говорил это даже дважды, как заклинание, словно с каждым повтором его сила должна была увеличиваться.

Упражнения заключались в том, что Марина Львовна каждый вечер пыталась пересказывать Кириллу, что она делала днем, кого встречала на прогулке, что ела за завтраком и обедом и тому подобное — всё, что могла вспомнить. Из этого, как правило, ничего не получалось: события дня к вечеру исчезали из ее памяти начисто. Марина Львовна улыбалась, как она умела, и с таким искренним недоумением смотрела на сына, будто даже не понимала, о чем он ее спрашивает.