Евгений Чижов - Собиратель рая

Они снова сидели втроем в русском ресторане, где обычно встречались в Нью-Йорке, но если Лера с Карандашом едва пригубили пива из своих кружек, то Король пришел уже сильно датым и теперь допивал вторую кружку у них на глазах. Опьянение возвышало его над ними, сообщало его жестам подлинно королевскую размашистость и точность, так что они с успехом заменяли не только слова и целые фразы, которые он поленился произнести, но и их ответы. У Карандаша то и дело возникало впечатление, что Король хоть и помнит об их с Лерой присутствии, но говорит в основном сам с собой, а если обращается к ним, то только в риторических целях.

— С вами никогда такого не случалось? Нет? Такого чувства, что ты только и делаешь, что скрываешь свое отсутствие? Маскируешь его всеми доступными средствами? А за спиной у тебя провал, где всё исчезает — без следа, без памяти. И он смотрит на тебя — этот провал в лице твоей матери, смотрит и улыбается…

Карандаш пожал плечами, полагая, что Король не ждет ответа, но Лера неожиданно подтвердила:

— Со мной бывает. Часто. И раньше, в Москве, а особенно здесь, в Америке. Будто меня выбросило из моего прошлого, и настоящая я осталась в нем, а здесь я никто, скрываю, как ты говоришь, свое отсутствие. У всех вокруг есть прошлое, а у меня нет, поэтому всем я завидую и хоть какого-нибудь хочется прошлого, пусть чужого, лишь бы прикрыться…

— Вот! Вот! — подхватил Король, не дав Лере закончить. — Лишь бы прикрыться! Я всегда это чувствовал! Мне всегда себя не хватало! Я нес вещички с барахолок, из комиссионных, чтоб прикрыться чужим прошлым, казалось, чем их больше, тем меня самого больше, тем больше я есть… Напрасно! Теперь они есть, а меня всё равно нет. Всё было напрасно!

Он рванул вниз молнию черного кожана, из которого не вылезал в Америке, очевидно, желая его снять, но так и не смог расстегнуть до конца, попытался стянуть через голову, но запутался в рукавах, плюнул:

— Почему всё так?!

Лера хотела ему помочь, но он отстранил ее королевским жестом полусогнутой правой, повисшей между ними, потом упавшей.

Карандаш никогда не видел Короля таким пьяным, у него даже возникло подозрение, что Король преувеличивает свое опьянение, играет пьяного, чтобы позволить себе откровенность, на которую в трезвом виде не способен. Никто из свиты никогда не говорил с Королем о его матери, и сам он обычно обходил ее молчанием. Непривычная откровенность свидетельствовала, что он и в самом деле выбит из колеи, и оттого, что Король, всегда такой закрытый, теперь беззастенчиво и даже избыточно раскрывался перед ними, Карандаш испытывал неловкость, точно слышал то, что не предназначалось для его ушей.

— Но они меня ждут, мои вещички, — продолжал Король. — Скучают там без меня. Некому о них позаботиться. И я по ним тоже скучаю. Обратно в Москву хочется сил нет до чего! Пора уже назад, нечего мне здесь больше делать.

— Ностальгия? — спросила Лера с иронией.

— Она самая. Ностальгия. По самому себе. По месту, где я есть.

— Ты ж говорил, что ностальгия — это тоска о рае.

— Я так говорил? — Король отстранился, словно пытаясь сфокусироваться на Лере, как если бы она двоилась у него в глазах. — Говорил, да. Потому что так и есть… Тоска… А когда чувствуешь, что тебя нет, то и вообще ничего, кроме тоски, не остается. Тянет и тянет, как сквозняк. И ничем эту дыру на месте себя не заткнуть. Одни мои вещички меня спасут. На каждой вещи из прошлого лежит отсвет рая! Я хотел собрать для вас рай!

Правая рука Короля вновь взмыла в воздух в незавершенном движении, подкошенном сознанием своей напрасности, будто подавала знак кому-то за спинами Карандаша и Леры.

— Я хотел собрать его вещь за вещью, одна к одной, ничего не упустив, а потом подарить его. Вам. Всем.

— Но совок, откуда родом почти все твои коллекции, не был раем, — возразил Карандаш. — С какой стороны ты на него ни посмотри.

— Да, не был, — с легкостью признал Король. — Не был. А тоска есть. Почему всё так?!

Он снова застегнул кожан и медленно поднялся, кренясь над столом, очевидно собравшись уходить. Напоследок взял кусок ветчины с тарелки, где лежала закуска, понес ко рту, но промахнулся и уронил. Безнадежно махнул рукой, пожал плечами, признавая бессилие ответить на собственный вопрос, выбрался из-за стола.

— Постой, ты же на ногах не стоишь! Мы тебя проводим. — Карандаш встал вслед за Королем, но тот жестом показал ему, что в провожатых не нуждается.

Как и прочие королевские жесты, этот был так убедителен, что Карандаш не стал спорить. Сквозь стеклянную стену ресторана они с Лерой наблюдали, как Король, раскачиваясь, вышел на улицу, сошел с тротуара на проезжую часть — и тут же раздался визг тормозов едва не сбившей его машины. Король отступил на шаг и галантно поклонился, показывая, что пропускает машину вперед, раз уж водителю за рулем так не терпится. Наблюдавшая за этим расширенными от ужаса глазами Лера вскочила из-за стола:

— Нет, я доведу его до дома, иначе его точно задавят!

На бегу застегивая пальто, она вылетела из ресторана, а Карандаш остался сидеть: не бежать же за ней следом — и видел, как Лера настигла Короля уже посреди проезжей части, которую тот пересекал не спеша, словно растягивал удовольствие, то и дело раскланиваясь с проносившимися машинами. Она взяла его под руку, но Король принялся вырываться, готовый отстаивать свою самостоятельность даже ценой жизни, норовя отшатнуться от Леры под каждую из огибающих их, сигналя наперебой, машин. В конце концов он сумел высвободить руку, и они перешли улицу рядом, но по отдельности, зато, как только вступили на тротуар, Лера цепко схватила Короля сзади за накрученный поверх кожана шарф. Король трепыхнулся раз-другой и смирился.

Карандаш наблюдал за этой борьбой, отхлебывая пиво, а когда она переместилась с опасной зоны улицы на тротуар, стал смотреть вслед удаляющимся друзьям сквозь бокал, в чьей медовой желтизне Лера и болтающийся в ее руках Король быстро уменьшались, словно на ходу превращались в воспоминание. После того как они совсем исчезли из вида, он перевел взгляд сквозь бокал на стену у окна, сплошь завешенную афишами гастролировавших в Нью-Йорке русских артистов. Были там Пугачева, Кобзон, еще какие-то знакомые и полузнакомые лица. С пьяным наслаждением рассматривал Карандаш, как искажаются, расползаясь в изгибах стекла, их черты, как съезжает на щеку, изгибаясь червяком, улыбка какого-то длинноволосого красавца. Как же его зовут? (Имя на афише было заклеено другой, более свежей.) И только когда улыбка длинноволосого превратилась в зловещую ухмылку, скривившую лицо саркастической гримасой, Карандаш вспомнил, что зовут его вроде бы Маликов. Да-да, Дмитрий Маликов, был, кажется, такой, а может, и сейчас есть. Ну и ладно, ему-то что за дело? Просто Карандаш, как и Король, терпеть не мог забывать. Допил свое пиво, расплатился (пришлось заплатить за троих) и пошел домой.