Денис Соболев - Говорящий с травами. Книга первая

– Здравствуй и ты, Матвей Матвеич.

Он отчего-то всегда звал его именно так – Матвей Матвеич. Раньше Матвей смущался, а потом привык.

– Что ловишь?

Матвей замялся, потом сказал:

– Хариуса хочу поймать, а уж поймаю или нет, того не знаю.

Дед Влас кивнул, соглашаясь, и принялся тюкать по льду пешней недалеко от Матвея. Постучит немного, отколет несколько кусков льда и отдыхает. Матвей поглядел на него, потом встал, подошел к нему:

– Влас Микитич, можно мне? Разомнусь хоть, а то рыба не клюет, так хоть погреюсь…

Дед Влас молча отдал ему свою пешню и отшагнул в сторону. Матвей принялся рубить лед быстрыми ударами, отпинывая куски и крошево в сторону. Дед Влас же закурил и заговорил:

– Место ты, Матвей Матвеич, верное выбрал. Тут, под нами, яма, где хариус зимует. Должен ловиться, шельмец.

Матвей, не прекращая работы, сказал прерывисты голосом:

– А это я, Влас Микитич, за тобой подглядел. Ты в прошлую зиму на этом самом месте рыбачил, вот я и пришел сюда.

Дед Влас усмехнулся добродушно:

– Так оно и правильно, Матвей Матвеич. Как иначе учиться? А скажи-ка, мормышем закормил ли?

Матвей остановился, улыбнулся широко:

– А то как же? Конечно, закормил. По прошлой зиме после твой рыбалки на лед ходил смотреть, и увидел возле лунки мормышей. Ну, значит, думаю, кормил. И решил тоже попробовать. Батя-то у меня зимой не рыбачит – промышляет обычно, так что не подсказчик мне в этом.

Дед Влас спросил, сведя брови сурово:

– А отчего ко мне не подошел, не спросил? Я бы рассказал, мне не жалко.

Матвей смутился чуть, но ответил прямо, сбившись на «вы»:

– Так вы вон пацанам мало что уши не обрываете за любопытство. Вот я и подумал…

– Так то пацанам, – протянул дед Влас.

Матвей пробил лунку, расчистил ее и пошел к своей. Дед Влас за ним:

– А ну покажи блёску-то…

Матвей рукой разломал тонкий ледок, которым уже взялась лунка – морозец давил крепкий – и достал из воды блесну. Дед Влас потер ее о рукав тулупа, потом об валенок, покрутил в руках – она играла на солнышке яркими взблесками. Крякнул довольно, сказал:

– Хороша блёска, хороша. Только чуть уже надо ее сделать, такую хариус взять не сможет. Эта на щуку да окуня хороша. Пойдем-ка, дам тебе харьюзовую, – и поманил Матвея за собой.

Матвей шагнул следом. Дед Влас поднял крышечку ящика и достал оттуда тряпицу, развернул ее. А там… у Матвея в глазах зарябило – много там было блесенок разноцветных. Дед Влас выбрал одну, серебристую в черных точках, узкую, прогонистую, отдал Матвею:

– Вот эту вяжи, да играй не махами, а на меня смотри и повторяй.

Сам же быстро выбрал похожую, привязал к леске и бросил в воду. Матвей быстро поменял блесенку и посмотрел на деда Власа.

А тот начал поднимать руку короткими рывками, заставляя блесну плясать в толще воды. Матвей повторял за ним, старательно тряся удочкой, и вдруг почувствовал потяжку. Инстинктивно дернул рукой и ощутил сопротивление на другом конце лески. Не веря своему счастью, начал выбирать леску руками, и вот на льду тяжело ворочается крупный серебристый красавец, собирая на себя снег. Матвей радостно подхватил его и поднял, показывая деду Власу. Тот только улыбнулся и в свою очередь потащил из воды хариуса…

К обеду они наловили достаточно рыбы и засобирались домой – дел по дому было много.

Матвей отвязал блесну, протянул деду Власу:

– Спасибо, Влас Микитич! Теперь такую себе спроворю. А и за науку спасибо тоже.

Дед Влас блесну не взял, сказал только:

– Дареное кто же возвращает? Лови уж…

Матвей не нашелся, что ответить, кивнул только и пошел к дому…

А дома мама начистила рыбы и взялась готовить. Головы, плавники, хвосты и икра пошли в уху, а остальное в пирог. И вскоре по дому поплыл чудный запах наваристой ушицы! Мама никогда не добавляла в уху картошку – она варила щербу. Щерба – для щербатых, в ней жевать особенно нечего. Для начала она промазала дно чугунка сливочным маслом, потом уложила слой рыбы. Сверху слой лука вперемешку с морковкой, а затем снова рыбы. Уложив там пять-шесть слоев, она аккуратно заливала все водой, почти наполняя чугунок до краев, и ставила все в печь, посолив и поперчив. В конце варки она добавляла укроп да зеленый лук (они всегда сушили их на зиму) и черный перец. И венцом всего приготовления ухи было поджигание небольшого кусочка берёсты. Горящую бересту мама тоже бросала в уху и ставила ее томиться… Рыба получалась разварная, в янтарном бульоне плавали желтые бляшки жира… В общем, обед удался на славу. Харьюзовая уха чудесна!

После обеда Матвей засобирался в тайгу, на зимовье – они договорились на сегодня с дядей Никодимом вывезти туда еще запасов, солонины и квашений с соленьями, да муки пудов пять. Обстановка вокруг становилась все тяжелее, красные укореняли свою власть жестко, а белые пытались ее подорвать всеми путями. И жители деревень попали меж двух огней. Те и те требовали от них повиновения и все новых податей. Если кто отказывал, жгли дома и били плетьми, творили разор. Появились и те, кто требовал разграбить все деревни и раздать хлеб и мясо всем поровну. В общем, они готовили исход. Да даже если и не исход, то в тайге они припас вернее сохранят, чем в доме – такие теперь времена…

Выехать они не успели. В деревню с лихим посвистом и громким топотом влетели несколько всадников. Кони запаленно хрипели, роняя на землю клочья пены с изорванных губ и гневно грызя удила. Матвей как раз только зашел в Анюткин двор, как по улице пронеслась эта кавалькада. Напротив двора Никодима, увидев Матвея, вся пятерка остановилась. Все какие-то обтрепанные, у троих за спиной винтовки с примкнутыми штыками, у всех на поясе шашки и кнуты. Один из всадников, усатый, в грязной шинели, очень усталый, крикнул:

– Эй, хлопец, где дом старосты?

Матвей спросил, выходя за ворота:

– А вы кто будете? И староста вам зачем?

Тот поморщился как от зубной боли, но ответил:

– Сбор надо общий. Так куда ехать?

Матвей показал и вернулся во двор. Никодим сказал:

– Ну вот и до нас добралось. Отец на участке?

– Не, он больше в эту зиму не промышляет. В зимовье он, баню для вас утепляет.

Никодим кивнул, сказал:

– Пойдем к старосте, послушаем.

Народ понемногу стягивался к дому старосты. У коновязи стояли кони, всадников видно не было, видно, в дом зашли. День стоял солнечный, прямо-таки мартовский, но улыбок на лицах не было. Женщины тихонько переговаривались, мужики же молчали напряженно, ожидая выхода старосты с заезжими.

Наконец дверь его дома открылась, на крыльце появился староста в сопровождении того усатого, который говорил с Матвеем. Староста откашлялся. Видно было, что ему очень не хочется говорить то, что он сейчас скажет. Помявшись и глянув исподлобья на стоящего рядом белогвардейца (а это были именно они), староста сказал все же: