Даша Берег - Три времени года в бутылочном стекле

– Кто спал – отец твой или Кинчев?

– Скорее, первое, чем второе, – пробурчал Капуста, – бредни все это.

– Раз он так сказал, значит, так и было! – завелся Вадим и развернулся к Алисе – мой батя, знаешь, какой мужик? Во!

– Кстати, пора уже что-нибудь и спеть. Шашлык почти кончился, все сыты и довольны, – Эля, на правах хозяйки собирала остатки еды, – это – собачкам…

– Видала, сколько здесь собак?

– Ага. И собак, и кошек. Столько кошек я только в Таиланде видела, прям кошачий рай!

– Наверное, на всех югах много кошек, – протянул Капуста, – тут животным на все по фиг.

– Как и людям, – вставила Алиса.

– А голуби как тебе? Сочинские голуби. Они же не летают. Они ходят.

Алиса расхохоталась:

– И точно! Я сначала удивлялась, откуда столько раздавленных голубей на дорогах, а они ведь не летают почти. Я сама пару раз чуть не наступила на такого голубя.

– Они очень принципиальные. Дорогу не в жизнь не уступят, вот и ложатся сотнями под колеса правосудия.

– Ну ты загнул, как всегда, – скривился Капуста.

– У меня просто высокохудожественная речь, – парировал ему Вадим, сверкая глазищами. Капуста пробурчал ему в ответ что-то невразумительно-матерное. Захмелевшая Алиса представила гигантский маятник между этими двумя, который они оба яростно раскачивали, ловили и толкали его друг другу, словно это заводило весь мир вокруг них. Остановится маятник – не миновать беде.

– Растолкайте Пашку лучше, – прервала их игру Эля. В руках у нее был внушительный пакет «для собачек».

– Да мы бы сами это еще неделю ели! – возмутился Вадим, послушно пнув Павла ногой. – Мужик, вставай, сыграешь нам что-нибудь.

Павел, не открывая глаз, изобразил гитару, побрякав себя по животу:

– Играй, как можешь, сыграй, закрой глаза…

Песня оборвалась, и Павел захрапел, не выпуская из рук воображаемой гитары.

– Бесполезно, – махнул на него рукой Капуста, потянувшись за гитарой, – что будем петь?..

Алиса, подобно Капусте, отмахнулась от этого голоса. Тут ведь и угадывать не надо – ведь сразу понятно, что это будут за песни. В такой темноте песни во всех городах всегда одинаковые, и неважно, что скрывает эта темнота – пляж, подъезд, маленький дворик спального района, если уж даже люди ведут себя похоже, если даже ощущения твои – точь-в-точь, то что говорить о песнях?..

Пели «Группу крови», пели «Все идет по плану», пели «О любви». Как и во всех городах до этого, пытались петь «На поле танке грохотали», но сбились после первого куплета, и после заминки, со смехом сразу стали петь:

То, что Алиса находилась сейчас именно в Сочи, подтверждало лишь море, с его звуками, с его запахом, с его широким горизонтом. Все остальное было словно из прошлых ее жизней – и песни, и голоса, их горланящие, и милый мальчик, одевший ей на подстывшую макушку свою шапку – Алисе всегда из всех компаний доставались исключительно самые милые мальчики, и холод позднего вечера, и затухающий костер. Нет, было еще что-то – новое, неприятно сосущее душу ощущение, что и этому тоже скоро придет конец, стоит только прирасти сердцем к этим людям, к этому мальчику, и снова придется ехать, бежать, снова придется гасить эти воспоминания, и снова быть одинокой.

И, тем не менее, она улыбалась. Еще было немного времени. Может, год. Может, даже побольше. Еще целый год, когда можно ни о чем не думать – ни о будущем, ни, тем более, о прошлом. Жить сейчас – то, что ей нравилось больше всего, и то, чего ей всегда приходилось стыдиться в кругу семьи.

– Все ради будущего, – любила говорить мама, – хорошо учиться, чтобы хорошо работать. Трудное сегодня ради радостного завтра.

– А когда же жить? – спрашивала Алиса. Такие разговоры часто происходили после ее загулов. Мама злилась, а Алиса делала вид, что у нее совсем не болит голова.

– А разве твои эти ужасные посиделки – это жизнь?

– А разве нет?

А разве нет?

В детстве Алиса чувствовала себя грецким орехом – скорлупа толстая-толстая, внутри – темно, и неизвестно еще, какой он там внутри, сам орех – может, и горький, может, и гнилой, может, и просто маленький. Сквозь скорлупу просачивались звуки – чей-то смех, музыка, веселые голоса, звуки эти будоражили Алисино воображение – кому-то сейчас весело, кому-то хорошо, кто-то с кем-то дружит… Долгое время она думала, что скорлупа со временем лопнет сама – ведь куколка же когда-то становится бабочкой, но время шло, кто-то продолжал смеяться и дружить, а скорлупа с годами становилась только прочней.

Откуда взялась эта скорлупа, Алиса и сама понять не могла. Когда-то давно ей было достаточно только своей семьи – мамы, папы, бабушек, дедушек, и весь мир заключался для нее в этих людях, пусть не очень дружных, но таких родных и надежных. В них, наверное, она и начала прятаться, как в скорлупу, закрываться от мира, как броней, от мира, в котором были злые дети, равнодушные взрослые, и в котором ничего путнего у нее не получалось. Но в какой-то момент – когда? – в этой скорлупе стало тесно. Появились мысли – откуда? – что, может быть, там, снаружи, не так уж и плохо? Может быть, там можно взять и найти себе друзей, которые не будут скорлупой, а будут просто друзьями?

И за два года до отъезда из Сургута Алиса сломала скорлупу сама, сломала свою замкнутость, свои комплексы, и, сломя голову, побежала на звук голосов. Бабочка выпорхнула к свету.

– Ну что, может уже пришло время спеть что-то народное? – вывела ее из ступора Эля. – Ты будешь на запеве?

Вадим, распевающий «Небо цвета мяса, мясо вкуса неба», резко замолчал. На Алису уставились три пары глаз. В обычной жизни такая ситуация бы ее смутила, но алкоголь всегда действовал расслабляюще, и Алиса только слабо улыбнулась. На пьяную голову ей всегда пелось удивительно хорошо. И она начала:

Эля счастливо вздохнула, и они с Вадимом подхватили:

В этот момент Алиса почувствовала, что примирилась с городом окончательно. Здесь тоже можно было жить – и жить неплохо! – и здесь тоже есть люди, у которых, может быть, те же чувства и те же мысли. И можно петь у костра, и чему-то смеяться, и дурачиться, и грустить, и влюбляться. И дышать морем, и видеть море, и слышать море. И еще раз – жить. А что для этого надо было? Всего лишь странный улыбчивый мальчик и пару стаканов «детского» вина…

«Я казак еще живой!» напоминало Алисе об одном из загулов на первом курсе института. Они с одногруппниками отмечали посвящение в студенты на даче у старосты, и посреди ночи небольшой компанией пошли в круглосуточный киоск за новой порцией алкоголя, а на обратном пути захмелевшая Алиса в потемках ухнула с насыпной дороги вниз, больно подвернув ногу. Фонари не работали, и все обеспокоенно начали кричать в темноту: «Лиса, Лиса, ты живая?», на что Алиса прокряхтела: «Еще жива…». После она часто мысленно повторяла эту фразу, просыпаясь утром с головной болью в неизвестных квартирах. «Алиса еще жива», – говорила она сама себе, и, ободренная этим фактом, начинала играть в «Угадай, где?».