Даша Берег - Три времени года в бутылочном стекле

– А потом? – спросила Алиса. Рассказ Капусты оживал в ее голове, будто она была всему этому свидетелем, и даже мурашки словно пробежали по ее руке. На мгновение она даже представила себя в подобной ситуации, и решила, что «неприятные мурашки» – это еще мягко сказано.

– А потом мы как-то вышли вечером вместе из дома – ну, он до этого привел, как обычно Ксюху, дождался отца с работы, потом я подошел, мы втроем попили чаю – они болтали о чем-то, я молчал, и он засобирался домой, а мне тоже нужно было куда-то ехать, я уж не помню, и мы впервые вдвоем дошли вместе до остановки. Молча. А потом Вадим и говорит, мол, а давай нажремся?

– Вот прямо так и сказал?

– Ну, сначала что-то другое, я уж не помню, – стушевался Капуста, – но суть в этом. А осень была, октябрь, вечером холодрыга, сыро, и что-то так хреново было на душе, и я согласился. Есть у него какой-то магнетизм… Короче, купили мы литруху дешевого вискаря и поехали в Заельцовский парк. Ну, он ближе всех к нам был, просто большой парк, ничего особенного. Сели где-то на лавочке, и начали пить. Ты когда-нибудь пила с малознакомыми людьми?

– Бывало. С вами же пила.

«И не только», – грустно вздохнула мама у нее в голове, но Алиса ее шугнула.

– Не, это другое… Понимаешь, говорить нам было не о чем, вот совсем. Вернее, может, и было, но никак не говорилось. И мы пили молча, но быстро, чтобы поскорее закосеть и чтобы уже что-то начало происходить. А на морозе алкоголь не пьется, а как-то впитывается, прямо вовнутрь, ну мы и впитали уже полбутылки, а разговор все не клеился.

– И что же вас спасло?

– Отец, – рассмеялся Капуста, – вернее, не сам он, о нем мы даже и не говорили. Помог четвертый альбом группы «Led Zeppelin», отцовский любимый. Мы его, оказывается, оба с детства знали наизусть. Так и проорали его от начала до конца, ну, от этого -

– пропел Капуста, подражая голосу Роберта Планта, и сыграв на животе последующую гитарную партию, – до «When The Levee Breaks», включая все соло, а утром уже оказались на вокзале в Омске.

Алиса тоже рассмеялась. Она обожала подобные истории, потому, может быть, так часто и оказывалась в гуще таких вот пьяных событий. Глинтвейн был допит и теперь приятно плескался в голове. Вспомнились родители, вспомнился запах акварели, и Алиса вдруг подумала, что еще неделю назад Капуста был для нее просто карандашным наброском, без цвета и объема, а сейчас, делясь своей историей, он словно сам стал себя раскрашивать, добавлять светотени и рефлексы, выступая постепенно над бумагой живым человеком. И еще она подумала, а кем видит ее он?

– Я не сильно жалуюсь на жизнь? – спросил Капуста, взяв у нее из рук пустой бокал.

– Вообще не жалуешься, – улыбнулась Алиса, – радуйся, что я еще не начала жаловаться.

И ответная улыбка Капусты была особенно нежной.

– …я вот никогда не понимал всяких фильмов и книжек для девочек, – говорил Капуста, в голове которого тоже плескался глинтвейн. Они теперь лежали на диване, свесив ноги вниз, и курили, пуская в потолок беловатый дым. Судя по звукам телевизора от соседей, свет давно дали, но включать его не хотелось, – ну, знаешь, она красивая, он красавец, полюбили друг друга, все дела. Или вот, какая-нибудь сумасшедшая любовь, где все и плачут, и смеются, и ссорятся, ломая посуду, а потом занимаются сексом прямо тут же, и такие страсти бушуют… Такое же не у всех бывает, а ты смотришь на это, и вроде так же хочешь, и получается, тебя как бы заранее на что-то программируют, на то, как надо. А оно надо? Я вот человек спокойный, я так не могу.

– А я раньше много книжек прочитала про школьную любовь, мне нравилось. Только я и школу закончила, а таких страстей книжных так и не случилось. И чувствуешь себя как-то ущербно. И я, кстати, тоже не могу себя представить на месте героинь, которые ржут, как дуры, обмазываются мороженым – в фильмах это всегда мило смотрится, а в жизни – представь себе?! Нет, я люблю веселиться… но веселье оно же не такое в жизни. Ну, не всегда милое.

– Да, про настоящих людей, вроде нас с тобой, фильмы интересные не снимешь… А я еще не люблю, когда в фильме герой с героиней расстаются, потом война какая-нибудь, время, а потом они снова, года спустя встречаются, и у них снова любовь.

– Ты не веришь в вечную любовь? Это же миииило, – надула губки Алиса. Сейчас ей захотелось быть не собой, а той самой героиней с весельем и мороженым.

– Да в любовь-то я, может, и верю. В вечную не очень. Просто любовь она ведь между двумя людьми вот в данный момент, а тут прошло десять, к примеру, лет, люди изменились, и чувства старые уже не актуальны. Это тогда какая-то новая любовь должна быть, а не та, которая была. Я даже по своим родителям могу судить. Мать когда-то, будучи молодой, очень сильно любила отца, очень. И вот, много лет спустя, он все же к ней возвращается, и возвращается насовсем, и вроде бы они даже поженились, и ребенок родился новый в семье, а не возле, как я, и вроде бы любовь. Но это все обман. Самообман. Даже с маминой стороны. Понимаешь, она как бы перегорела за все эти годы ожидания. Она продолжала любить, но как по инерции, потому что вроде ей так положено. Отец изменился, но она-то тоже изменилась, и вся их семья… по мне так просто туфта.

– Может, просто вся ее любовь заключалась в борьбе? – Алиса приподнялась на локте и посмотрела ему в глаза. – Сначала с Вадькиной мамой, потом с другими… Может, твоя мама просто борец?

– Я в таком духе как-то и не думал…

– Просто моя мама такая. Мне так кажется…

– Почему ты на самом деле сюда переехала? – вдруг спросил Капуста, повернувшись к ней лицом.

– Я пила как конь. Завалила экзамены. На пересдаче снова завалила. От родителей все скрывала. В сентябре у меня был последний шанс все исправить, но я его профукала. С деканата дозвонились до родителей. Можно сказать, меня почти отчислили, но папа договорился о переводе, – Алиса автоматически коснулась маленького белого шрама на тыльной стороне ладони и закрыла глаза, мысленно сжимаясь в комочек от подступившего к лицу стыда. Маленькая Алиса тихонько скулила от жалости к себе.

«Есть вещи, которые просто нужно прожить», – вспомнились ей слова тетки. Лучше и не скажешь. Этот стыд тоже нужно прожить, а потом – пережить, но, наверное, пока еще не время. Пока нужно его помнить.

– Иногда вела себя, как… шалашовка. Много пила. Даже не могу объяснить, почему я начала так делать, вроде, в душе и понимаю, а объяснить не могу. Это еще в Сургуте началось, в старших классах. Родители испугались, что я качусь куда-то не туда, и решили, что все дело в дурной компании, и учиться в институте мне лучше будет в Омске, как бы с чистого листа. Нет, на самом деле, конечно, в Омске и выбор больше, и образование лучше, но мне это ужасно не понравилось. У меня ведь только-только появились друзья, компания, и тут надо уезжать… – она помолчала, словно заново переживая то время. – В Омске живут родители моих родителей, и им казалось, что я там буду под присмотром, но… Нет, сначала, перепсиховав и успокоившись, мне правда стало стыдно, и я даже пыталась быть хорошей девочкой… Но внутри я все равно бунтовала. Мне не нравилось, что мне надо учиться там, где хочется родителям, жить, где они считают нужным… Но как-то быстро появились новые друзья, даже слишком быстро. Понимаешь, у меня до старших классов вообще не получалось ни с кем общаться из сверстников, а тут все как-то само выходило, как по щелчку, и это… окрыляло, что ли. Может, мне просто хотелось наверстать чего-то упущенного? Веселья, общения?