Виктория Полечева - Рассказы из шкафа

А окружающие ее странной считали: волосы вроде рыжие, а как будто выцветшие, блеклые чересчур; ресниц и бровей вообще на лице не видно, глазки голубенькие, но водянистые, словно и на них у природы красок не хватило, да и кожа бледная-бледная. Не девчонка, а тень, в общем-то говоря. Ни слова громкого от нее не слышали никогда, ни мнения никакого, ни мыслей дельных. Все сидела она, наблюдала за всеми, да только бурчала что-то в ответ, когда расшевелить ее пытались. Нерасторопная, неактивная. Все по парку бродила в тени деревьев. А на солнце нельзя ей было: сгорит, а может, и растает совсем.

После выпускного собрала Олеся вещи, да и поехала в Петербург. С детства о нем мечтала, снился он ей часто, хоть и не бывала она там никогда. Невский проспект ей представлялся громадной набережной, вымощенной округлыми плиточками. И повсюду стихи читают. Из микрофонов то Бродский, то Ахматова. И много-много домов, прямо как в Венеции, в Неву упираются. Из окошка глянешь, а там простор речной. И дожди, дожди все время хлещут, да так, что не видно ничего. Колоны даже Александровской не рассмотреть от Адмиралтейства. И ночи круглый год белые. Поэтому люди в Петербурге днем работают, а ночью по улицам прогуливаются с бутылочкой сидра, да и говорят о духовном только, не торопятся никуда. Ночью ведь некуда торопиться. Можно и для себя пожить. А на всех площадях совершенно точно поют. И красиво поют, с душой.

Ругалась мама сильно, когда Олеся сказала, что не собирается поступать никуда. Сказала дочка, что поедет город смотреть. Работу найдет, а потом, может, и поступит.

Петербург встретил Олесю знойным солнцем. Да таким ярким, что она обомлела сразу. Вроде бы, и ветерок прохладный тянет, а щеки горят. Невский оказался большой улицей. И людей так много на ней было, страх. Не протиснуться. Олеся даже растерялась. Села в первый троллейбус да и поехала. Не понятно, куда и зачем. Просто устала она, а в троллейбусе окна большие, прозрачные. И город смотришь, и идти никуда не надо.

Тут вдруг осенило Олесю. А чем не работа? Чем не профессия? Разъезжай целый день, да в окно смотри. Как раз объявление висит, что требуются и кондукторы, и водители троллейбусов. И соц. пакеты, и зарплата достойная. «Мама довольна будет» – подумала Олеся.

Прошла она обучение краткое, да начала работать. Одного Олеся не учла – с людьми ей говорить приходилось, много говорить. То подростки озлобленные на весь мир, ежистые, карты прикладывать отказываются, то бабульки кричали, что на рубль она их обсчитала. А бывало девушки, молодые, красивые, смотрели на Олесю свысока и открыто платить отказывались. «От тебя не убудет» – нахально отвечали они.

Но Олеся не сдавалась никогда. Отходила к поручню, поправляла смешную короткую челку, косы подтягивала, а потом улыбалась в ответ, хорошего дня желала. И так приятно было ей видеть, как лица хмурые и озабоченные, чуть светлее становились.

А вот однажды, зимой уже, загрустила сильно Олеся. В Петербурге зима холодной оказалась, ветер до косточек пробирает, злится. Да и Нева со своим подружками льдом толстым и холодным укуталась. Летом реки ясные, синие, за собой зовут. Катера все туда-сюда шмыгают. А к зиме воды темнеют, серое низкое небо в них тонет. Вот и заметила Олеся, что как только речки любимые льдом покрылись, так и настроение ее потухло. Ушла радость летняя, восторг. Осталась тяжелая монотонная серость, которая, впрочем, Олесе нравилась. Всегда на душе у нее так было. Вроде бы серо, но спокойно, умиротворенно. Нашла она свой город.

Присела Олеся на кондукторское место, термос достать хотела: в троллейбусе щели повсюду, холодно целый день в нем кататься. Народу не было, в выходной день рано утром мало кто ездит. И темно на улице, ничего не видно. Грустно Олесе стало, тяжело. Прикрыла она глаза и запела: «Ой, мороз, мороз, не морозь меня…» Неожиданно низким, мелодичным и громким оказался ее голос. И переливы появились, и глубина необъятная. Откуда-то из недр души на свободу вырвалось, то, что словами Олеся никогда не говорила. На остановке вышел единственный пассажир. И девушка пошла вальсовым шагом до самого водительского места. Захотелось ей праздника, счастья.

И однажды она решила рискнуть. Как-то раз, на светофоре, в полу заполненном троллейбусе, закрыла Олеся глаза, прижалась к поручню и как затянула «Валенки». Допела, осмотрелась медленно, опасливо. Пассажиры смотрели ошарашенно, но многие улыбались. Кто-то даже сотню в карман сунул, подумал, что попрошайничала.

Начала Олеся каждый день петь, и полюбилась она за то пассажирам. Даже на «Фонтанке» про поющего кондуктора написали. А Олеся стала счастливее. Мама все по телефону ей говорила, что к поступлению пора готовиться, профессию выбрать. Олеся спросила маму: «Зачем?» А мама ответила, что выучится она, станет много денег зарабатывать, место в жизни найдет и станет счастливой. А Олеся не понимала, к чему сложности такие. Работа у нее есть? Есть. Деньги на еду и на комнату в коммуналке есть? Есть. Счастлива она? Как никогда. Для чего ж ей тогда поступление, пять лет учебы, муторные поиски работы, а потом прожигание жизни в офисе. Ну и что, что кондуктор – не почетно. За то она городом каждый день любуется. А еще она петь может. Петь, как хочет. И ее уже любят все, знают, кто по маршруту по ее ездит. Это не ли не счастье?

Поругалась опять Олеся с мамой по телефону, и, загрустив, присела на сидение недалеко от единственного пассажира и затянула любимую «Цвете терен…» И уже допевала Олеся до самого грустного момента про «иншои шукаты», как вдруг за плечо ее кто-то тронул. Повернулась девушка, а там паренек, молодой совсем. Часто кондуктор на себе его взгляды ловила, последнее время только он до конечной и доезжал.

– Извините, Бога ради, что прервал вас. Но не могу больше молчать. Понимаете, Олеся, – кондуктор вскинула бесцветные брови и парень быстро закончил, – Да, я о вас уже все разузнал. Я в этом троллейбусе каждый день езжу. С работы, на работу. Вы слышали что-нибудь о театре музыкальной комедии?

– Слышала, не раз, – тихо отвечала Олеся, – Даже на оперетту одну летом ходила.

– А мюзиклы вам нравятся?

У Олеси огоньки в глазах зажглись, да и потухли сразу. Незнакомый, явно старше нее. Худенький такой, глаза карие. Не любила Олеся кареглазых. На мюзикл, что ли, зовет? Конечно, посмотреть да послушать хочется, но только вот без сопроводителей.

– Ну, смотрела парочку, – почти прошептала Олеся, не добавляя, что смотрела их еще дома у подружки, на старом затасканном диске.

– Вы не поймите меня неправильно, но ваш голос мне очень понравился. Я – молодой режиссер, ставлю свой первый в жизни мюзикл. Мне, как воздух, нужны артисты. Вы учились пению, Олеся?