Мо Вивенди - Тот самый

– Когда умер брат, толком не пожив, я не мог выбросить это из головы. Приходил на могилу с блокнотом и сидел здесь часами. Писал, пока не заканчивались силы. Я вспоминал смерть бабушки и мамины робкие слёзы. Во время похорон она заплакала только раз, – я закрыл глаза, вспоминая. Вновь я отчётливо услышал горсть сухой земли, падающей на крышку бабушкиного гроба, и мамин сдавленный всхлип. Именно тогда я понял, что все люди нуждаются в надежде. – Я писал и пытался заключить пари со смертью, понять, зачем мы рождаемся и умираем. В чём наше предназначение.

– Получилось?

На мгновение я снова вернулся в тот осенний день похорон. Меня била дрожь, и её причиной был вовсе не холод.

– Моя история получилась короткой, насколько хватило несколько листов исписанного блокнота. Я не мог примириться со смертью и придумал Изнанку. Место, куда уходят мёртвые. Представь, что земля по обратную сторону – это Изнанка. – Свободной ладонью я коснулся твёрдой земли, воображая под ней огромный неизведанный мир. Может быть, по ту сторону сейчас сидел мой брат и прикладывал ладонь к моей руке через тонкую преграду земли. – Изнанка нашего мира, отражение. И когда мы хороним кого-нибудь, на самом деле он не умирает и не уходит насовсем. Он оказывается в Изнанке. А люди по ту сторону хоронят своих близких и оплакивают их, не зная, что те попадают в наш мир. Такой круговорот. Я писал о том, как человек с остановившимся сердцем вдруг оживал в Изнанке и начинал новую жизнь. Все заслуживают второго шанса. А у кого-то, как у моего брата, не было и первого.

Я обвёл взглядом могилу, но не увидел белые пинетки, которые связала мама. Похоже, кто-то украл их. Цветные камушки Алисы по-прежнему лежали на краю плиты. Солнце клонилось к закату, а его кроваво-ржавые лучи пронизывали пустое кладбище. Среди мёртвых мы были единственными живыми людьми.

– Когда мне становится грустно, я вспоминаю эту историю. Или представляю, как повзрослевший брат живёт по ту сторону от нас.

– Ты кому-нибудь рассказывал свою историю?

Я покачал головой и с беспокойством взглянул на Кира. Ветер трепал светлые волосы. Веснушки на фоне загара почти исчезли. Возможно, Кир посчитал мою историю глупой фантазией, и я ответил без прежней уверенности.

– Нет.

– Знаешь… – Кир задумчиво прикусил губу. Я безуспешно пытался прочесть его мысли. – Не стоит прятать её. Опубликуй где-нибудь в Интернете. Может быть, кто-то как раз нуждается в ней. И в надежде.

– Но ведь это враньё, – возразил я, качая головой. – Такого не бывает. Это обман. Боль от этого не утихнет.

– Нет, не утихнет. Но ведь каждому нужна надежда. В этом нет ничего постыдного.

Красные лучи, проникая сквозь тучи, озаряли наши силуэты закатным светом. Каменные плиты отбрасывали тени. Петлявшие между плитами дорожки поросли травой и сорняками.

– Он умер спустя неделю после рождения. И мы почти не говорили об этом. Я думал, почему и за что он умер. А сейчас понимаю – ни за что, и от этого мне стало легче. Просто так случается. – Я покачал головой: моя бабушка была религиозной и всегда твердила, что у Бога на всё есть свой замысел. – У Бога на самом деле нет никакого плана. Мы рождаемся и умираем.

– А в промежутке между этим случается жизнь, – Кир старался шутить, но его голос звучал тихо и приглушённо. Когда я обернулся, на его лице не было ни намёка на улыбку.

– Жизнь, – повторил я, разглядывая трещинки в сером камне.

– И только от нас зависит, какая она будет. Может, в этом и есть наше предназначение: делать чью-то жизнь чуточку лучше?

Прямо сейчас, сидя перед холодным могильным камнем, я понимал, что прошлое и будущее иногда не имеют никакого значения, потому что у нас есть только настоящее – здесь и сейчас.

– Жизнь здесь и сейчас.

– Точно, – согласился Кир. – Здесь и сейчас.

– Ты помнишь, что об этом нельзя никому рассказывать? – я кивнул на могилу. – Даже Жеке.

– Если так мне не доверяешь, мог бы ничего не рассказывать.

После секундного замешательства, не скрывшегося от Кира, я ответил:

– Я доверяю, – медленно поднявшись, я стряхнул землю с коленей. – Пора возвращаться домой.

Кир молча кивнул, и мы плечом к плечу зашагали к железным воротам кладбища. Мы брели по пустынным улицам, огибая зелёные пышные кусты, и шли в тени фасадов домов. Я думал о жизни и о смерти, о предназначении и о долге. О семье, об одинокой Элле в заброшенном доме с маленьким призраком её дочери и о маме Жеки, больной раком. Я думал об Алисе и о Кире.

Я не заметил, как мы остановились у холма, ведущего к дому на Черепаховой горе. Кир сунул руки в карманы джинсов, согреваясь, и качнулся на пятках. В вечерней тиши застрекотали сверчки.

Позади нас горело несколько окон домов. Солнце, несколько минут назад блестевшее красными бликами на черепичных крышах, скрылось, и мир погрузился во тьму. Огни фонарей создавали иллюзию безопасности.

– Вот и пришли, – сказал Кир, оглядываясь на звук.

Одинокий силуэт, громко шагая по тротуару, исчез за углом дома.

– Вот и пришли, – коротко кивнул я.

– Тогда пока? – Кир протянул ладонь для рукопожатия. – Передавай Алисе и Горацию привет.

Я всё ещё думал о нашем разговоре на кладбище. Через секунду у меня уже не будет здесь и сейчас. У меня останется прошлое, которое я мог изменить только в это мгновение.

– Пока, – вместо того, чтобы развернуться и зашагать к дому, или пожать протянутую ладонь Кира, я резко придвинулся, сократив между нами расстояние, и поцеловал его. Сейчас не было ни прошлого, ни будущего – только здесь и сейчас.

Первый поцелуй получился быстрым и неловким.

– Да, пока, – повторил Кир и обхватил холодными ладонями моё лицо. Мы целовались, а воздух в лёгких постоянно заканчивался. Приходилось отстраняться, чтобы сделать несколько вдохов и снова прижаться губами к сухим обветренным губам Кира.

Сначала я не знал, куда деть руки, но моё тело, поддаваясь неведомому инстинкту, подсказывало мне, посылая по нервным импульсам электризующее волнение. Я опустил ладонь на затылок, растрепав светлые волосы, а пальцами второй руки коснулся шеи. Под ладонью пульсировала жилка.

«Вот она, жизнь, – подумал я. – Стучит у меня под пальцами».

Тёплое дыхание на щеке казалось летним ветром, ворвавшимся в холодный ночной воздух. От контраста на коже проступили мурашки.

– Пока, – прошептал я, и мы отстранились друг от друга. В темноте я увидел блеск глаз.

– Пока.

Через секунду мы снова целовались.

Несмотря на прохладный воздух, я ощущал жар в каждой мышце тела. Жар ослаблял меня, я шагал медленно и лениво. Щёки пылали: жидкое пламя струилось по венам. Под рёбрами я чувствовал лёгкое покалывание, будто через меня пропускали ток. По бокам мелькали неоновые вывески магазинов. Их рыжие отблески сверкали в прозрачных витринах. Изредка проезжали машины, поднимая пыль, скопившуюся у бордюров.