Мо Вивенди - Тот самый

Обычно так бывало после кошмаров: стоило только проснуться с дрожащим сердцем, увиденный кошмар казался самым ужасным и реалистичным видением. Днём воспоминания о нём притуплялись, и плохой сон уже не выглядел таким зловещим.

Я пообещал себе во всём разобраться и только после этого делать выводы. Я пока не знал, стоило ли рассказывать Алисе о случившемся. Она всегда жила эмоциями. Ухудшать обстановку в нашем доме мне совсем не хотелось, к тому же всё начало налаживаться. До сегодняшнего утра.

По всей видимости, Элла прочла все эмоции на моём мрачном лице и подсунула мне круассан с шоколадом.

– Мама говорит, что от сладкого можно потолстеть. А толстых никто не любит.

– Правда? – Элла снисходительно улыбнулась.

Я быстро закивал.

– Ладно, не пропадать же добру, да? – она бросила на меня задумчивый взгляд и расстроенно покачала головой. – Тогда я сама его съем.

– Думаю… – я вытянул руку, и пальцы зависли над круассаном. – Что моя мама несправедлива.

Одним движением я подцепил круассан и разом откусил половину. Шоколадная начинка испачкала губы.

– Любят всяких, Матвей. Любовь, она… не имеет форму, понимаешь? Неважно, толстый ты или худой, грустный или весёлый. В любви нет никаких рамок, она не делится на правильную или неправильную. И любовь всегда тебя найдёт.

– Вы помните, как влюбились?

– Конечно! Такое случается только раз…

Я постарался вспомнить всех маминых мистеров N. Сколько их было в нашей жизни и сколько ещё будет?

– И как же понять?

Мне пришлось прерваться, чтобы дожевать круассан. Как только я с ним расправился, я сделал глоток остывающего чая и внимательно посмотрел на Эллу. Тёмные глаза внимательно глядели на меня. Возможно, на моём месте она представляла свою дочь, и от этого мне становилось не по себе. Может быть, Элла говорила мне всё, что не успела сказать ей. Чтобы её слова не исчезли, не рассыпались прахом и не растворились бесследно. Она говорила, чтобы эти слова жили хоть в ком-то.

– Понять что?

– Что это тот самый человек, – мы снова вернулись к нашему первому разговору. – Что это тот самый раз.

– Никак, – она пожала плечами. В искусственном свете лампы морщинки на её лице выделялись особенно ярко. Бледная кожа с синими прожилками, морщинистые дрожащие руки, тусклый взгляд… Только сейчас я понял, как Элла была далека от своей первой влюблённости, и как я – близко.

Элла встала, отодвинула чашку и молча скрылась в гостиной. Я решил, что надоел ей с глупыми разговорами, и поднялся со стула. Мне стало неловко.

Наверху я услышал звук, похожий на выдвигание деревянных ящиков, и вместо того, чтобы развернуться и уйти, я побежал наверх. Только оказавшись перед дверью комнаты, откуда исходил источник звука, я замедлил шаг. Осторожно толкнул дверь и нырнул в полумрак.

В комнате кружилась пыль. Затхлый сырой запах тут же ударил в ноздри. Похоже, Элла была тут нечастой гостьей, и эта комнатка превратилась в призрак.

Элла, надев очки, сидела на полу и перебила старые, выцветшие по краям фотографии.

– Вот, – она ткнула пальцем в фотокарточку. Я сел рядом и осторожно взял фотографию в руки, чувствуя, как прикасался не к старому глянцу, а к дорогим воспоминаниям.

Я сразу же узнал Эллу. Не ту Эллу, которая сидела передо мной полупрозрачным призраком, сокрушаясь о прошлом, а ту Эллу, которая светилась от счастья. Тёмные большие глаза, гладкая кожа, пышные каштановые волосы… Рядом с ней был мужчина. Такой же счастливый.

– Первая любовь, – прошептал я, разглядывая мужчину.

– И последняя, – мрачно добавила она. – Так вот, это нельзя понять, Матвей. Но можно почувствовать.

– И как же это почувствовать?

– Сердцем.

Такой ответ меня не устраивал. Я надеялся отыскать единственно правильную формулу подобно краеугольному камню, но сейчас я всё ещё не понимал, как не совершить ошибку. Как не бегать от одной фальшивой влюблённости к другой, словно моя мама, в надежде, что одна из них окажется той самой.

– Ты всё поймёшь, – добавила Элла, видя мои сомнения. – Просто позволь себе чувствовать.

Просто позволь – это звучало так, будто я мог переключить в себе тумблер и настроиться на нужную волну. Под пристальным взглядом Эллы я кивнул, делая вид, что всё понял, и она забрала у меня фотографию. Аккуратно вложила её в стопку и спрятала в железной коробке из-под печений.

Этот жест говорил: «время для воспоминаний закончено ». Когда-нибудь и мои воспоминания окажутся в железной коробке.

Ещё полчаса я послонялся по дому подобно призраку, бесцеремонно заглядывая в каждую комнату, снова вернулся к карандашным рисункам Лизы и спустился к Элле. Мы выпили чай, разговаривая об одной из пьес Шекспира, которую я недавно прочёл, и я уехал. Уехал, оставив Эллу наедине с железной коробкой воспоминаний. Я не оборачивался, но знал, что Элла стояла у окна, сдвинув штору полупрозрачными артритными пальцами, и смотрела мне вслед. Тусклые глаза, утратившие жизнь, следили за мной, пока я окончательно не скрылся за поворотом.

В доме-призраке я дал себе обещание, и я был намерен его выполнить.

На этот раз мой путь лежал не к дому на Черепаховой горе. Кусты сирени, росшие по краям дороги, наполняли воздух сладковатым ароматом. Бледно-сиреневые лепестки пестрели на фоне зелёной травы. Повсюду слышалось жужжание насекомых.

Я остановил велосипед под каштаном, сел на скамейку и принялся нервно теребить чёрный шнурок на шее. Заглядывая в квадратное окно, я с волнением ждал появления мистера N. Когда приходится чего-то ждать, время замирает, и секунды превращаются в часы. Я должен узнать, тот ли он самый для мамы. Кроме меня о ней некому позаботиться.

Разбитое окно стало целым, и я подумал, не бросить ли в него камень снова. Когда я опустил взгляд в поисках подходящего камня, из-под арки кирпичного дома вынырнул силуэт мистера N. Он сел в чёрную машину: звук тарахтящего мотора нарушил тишину, и машина медленно покатила по дороге вдоль дома. Я поехал за ним, чувствуя, как медное перо нагревалось на солнце. Я превратился в одного из детей Голдинга на необитаемом острове. Я охотился, словно индейский вождь, только моей добычей были не орлиные перья, а знания.

С этой секунды, когда руки коснулись ржавого руля, мои дни превратились в дни выжидания. Каждое утро я уходил из дома и садился под тенью ветвей каштана, вглядываясь в окна до рези в глазах. Я знал маршрут мистера N. от и до, я знал, какими дорогами он предпочитал ездить, я знал, что он обедал в торговом центре на втором этаже, заказывая пасту со шпинатом и кофе без молока. Я стал его тенью, о которой он не подозревал. Стоило ему сделать шаг, и я делал шаг, стоило ему остановиться и перевести дыхание, я делал то же самое.