Ирина Василькова - Стрелка

— Знаешь, дорогая… — начинаешь осторожно, чужим голосом. — Ты ведь современная личность… В общем, мы с Олей решили пожить вместе. Попробовать, то есть. Ты не волнуйся, может, еще и не получится. Будь молодцом.

Розовое чудо облизывает варенье с ложки и решительно добавляет:

— Жизнь вообще непредсказуема. Да что вы так переживаете?

Комната сморщивается, как мятая простыня, предметы наезжают друг на друга и под бамбуковым ветром начинают вращаться — медленно, потом быстрее и быстрее, ввинчиваясь в черную воронку, шумящий мальстрем, дыру в никуда. Меня затягивает бездна, из которой я однажды уже вернулась. Но теперь все не так инфернально. Мирный звяк ложечки о блюдце возвращает меня обратно.

— Ну, едем домой, Олечка? — спрашиваешь ты.

Кудряшки кивают.

Хлопает дверь.

Утром из зеркала смотрит морда, похожая на предвесеннюю картофелину. Но я еще жива. Горячее махровое полотенце на лицо, крем, макияж, самый строгий пиджак, самая белая блузка. Хожу на работу, читаю лекции студентам, вожусь с курсовиками, дописываю статью для научного сборника. Бумаги, бумаги, потом заседание кафедры, потом научное студенческое общество. Я почти в форме, меня не в чем упрекнуть, кроме тихого алкоголизма по вечерам. Даже не переколотила в бешенстве чашки с бамбуковыми рощами, какая разница. Все равно в доме только серый ветер над серыми полями и далекий вой электрички.

И разве расскажешь кому, как это бывает — хлопает дверь, и обрушивается мрак, и давит, душит. Темнота волочит, крутит, бьет об углы и стены, какие-то массы и формы выжимают тебя из лишенного координат пространства, ищешь укрытия в прогалах, кавернах, в кессонных пузырьках воздуха, а потом наступает утро. Черная дыра выплюнула меня — но другую.

И порочная человеческая привычка — вербализовать картину мира для пущей ее устойчивости — подсовывает готовую формулу.

Репетиция смерти.

Нет, не то.

Локальная метафизическая катастрофа. Изменилась геометрия мира. Прекрасная цельность, божественная округлость инь-ян разорвана надвое, и два головастика, виляя хвостами, разбегаются в разные стороны. Белый с черной точкой внутри — это я. А черная точка в моем белом — это смерть. И если с ней, грозящей извне, я когда-то справилась, то с ней, растущей изнутри, не справлюсь уже никогда.

Стрелка перещелкнулась.

Пока она — просто геометрическая точка, но я чувствую ее каждый миг — стеклянную крошку-убийцу в вене, жемчужину в раковине, сингулярную точку большого взрыва. Нуль-координата будет спать, сколько хочет, но постепенно расправит псевдоподии, выпустит паучьи лапки, брызнет каракатициными чернилами и распустится темным дендритом параллельно кровеносной системе. Теперь все твои уходы или приходы, раскаяния или оправдания не будут значить уже ничего. Инверсия необратима. Ты ни при чем, это же не стрелочник виноват.

Автоматика сработала.

Мне говорят — прекрасно держишься. Советы дают. Думают, это такая перестановка фигурок — типа он ушел к кому-то, она нашла кого-то, и все будут счастливы. Смешные! Это же только внешняя оболочка, а внутри — прорастающий антимир, вражий зародыш в темном пространстве, разрывающий уши лязг и свист, нарастающая мучительная вибрация и стук собственного сердца до боли в ушах, и когда она еще настанет — желанная тишина. Может, такое существо и к студентам подпускать опасно — вдруг антимир заразен, сыплет сквозь меня спорами, заражает вирусами этих розовощеких, с их кудряшками и очками.

Термодинамика необратимых процессов.

Чего уж теперь…

Нет, нет, я еще не все досказала. Правда, не уверена, что тебе об этом стоит знать. Но ведь, если не расскажу, так и будет мучить изнутри?

В длинном замоскворецком переулке ни машин, ни людей. Ветер ноября, скупой свет, тусклое одиночество. Мне кажется, я уже привыкла к своей пустыне. Например, научилась различать столько оттенков серого, что некоторые кажутся даже красивыми. Скудный, приглушенный уличный пейзаж даже утешал бы, если б не небо сегодня, слишком уж ледяное. Два ряда невысоких домов сомкнулись длинным коридором, а в его конце — маленькая фигурка. Спешит, летит, торопится на цокающих каблучках, волнуются по спине прямые обесцвеченные волосы, красная куртка не достает до талии — абсолютно мне незнакомая, обобщенный образ, райская птичка, где под теплыми перышками — железный эгоизм молодости.

Я пропустила момент, когда что-то ворохнулось внутри. Что-то росло и выпускало крылья — темные, кожистые, перепончатые, они рвались наружу неудержимее тошноты. Не успев испугаться, я услышала хруст и чем-то (не глазами же, нет!) увидела одно такое крыло, выплеснувшееся на волю — черное, громадное, оно уже билось по асфальту, вздымая до крыш пыль и последние сухие листья. Что-то изменилось — магнитное поле, что ли? — картинка пошла волнами, как испорченный экран, воздух потрескался и посыпался битым стеклом. Мне надо было удержать тварь в себе — впихнуть внутрь, вернуть обратно, я собрала все силы и тянула, тянула — будто веревку с привязанным грузом, отчаянно, до грохота в ушах, с горящим искаженным лицом.

Но веревка лопнула.

Завизжали тормоза — там, в конце длинного переулка. Сквозь смутный воздух мелькнул стального цвета автомобиль. Фигурки уже не было.

Крыльев тоже.

Я иду вдоль переулка долго-долго, сначала медленно остывая, потом дрожа и держась за стены. Девушка лежит на спине, каблуки нелепо торчат вперед, волосы блестящей волной стекают с тротуара. Из-под заголенной куртки — белая полоска живота. Редкая толпа зевак, ждут санитарную.

Сирена. Два здоровых невозмутимых медика перекладывают тело в черный пластиковый мешок, застегивают молнию. Зеваки расходятся, лишь я остаюсь стоять, все еще хватаясь за стену.

И уже не чувствую ни-че-го .

Думаешь, я не знаю, что ты мне ответишь? «Такого не бывает — про что ты сейчас подумала. Глупости. Случайное совпадение. Вечно у тебя всякая дурь в голове!»

А вдруг?

Молчишь?

И вспомнилась почему-то Маша, бабушка моя, в свой последний год жизни. Опухоль почки, интоксикация организма, бессмысленная желтая маска. Но иногда, в минуты просветления — вот она, сидит на кровати, прямая, в белой рубахе с двумя заплетенными на индейский манер седыми косами, абсолютно вне места и времени, смотрит в пространство торжественно и бесстрашно и шепчет: «Домой. Скоро домой…»

Поговорите со мной о Ней. Просто поговорите. Со взрослыми можно и без осторожности.