Эна Трамп - Возвращение Робин Гуда

– Пойдем к реке.

Она соглашается. Он знает короткий путь, они сворачивают во дворы, они идут к реке. У нее в кармане двадцать рублей на билет обратно. Она поедет обратно, он поедет дальше.

Он думает: требовать от нее, чтобы она стала как та – это называется сентиментальность. Или как-нибудь, еще хуже. Лучше построить город, вот такой. Но еще лучше, чтобы был очень хороший. Чтоб туда пришли многие люди, и стали жить. И такие, как она, – тоже.

Но для этого надо сильно потрудиться, возражает он себе. Чтобы такие как она увидели, и пришли, и стали там жить – это надо очень сильно потрудиться. Может и жизни не хватить. Фу ты, хреновина какая, здоров же ты, браток, рассуждать, ни фига не делая.

Они выходят на широкую прямую улицу, впереди улица пересекается рекой. Она говорит: нефтяная река, асфальтные берега. Это не хуже всего, что она наговорила за этот день, и, по крайней мере, в этом есть доля смысла. Они идут вдоль каменного парапета, вода отливает радужной бензиновой пленкой.

Матвей говорит вслух: знаешь, почему этот город такой красивый? Посмотри, он ведь очень низкий на самом деле, и тяжелый, даже придавленный. Почему, спрашивает она послушно. Я не знаю, говорит он. Может быть потому, что, чем ниже дома, тем выше небо? Ему снова не хочется произносить слова, он чувствует, что для нее это просто звуки, ноль информации. Все-таки, чувствуя какие-то обязательства перед ней, он показывает на противоположный берег и объясняет: «Вон туда мы идем». А что там? – она не видит. Ступеньки вниз, – Матвей, – и, видишь, деревья, там прохладно. Они доходят до моста, она качает цепи-перила. Он видит еще кое-что, говорит: заняли наше место. А что там? – она. Детишки, говорит он, какие-то; ну, мы все равно туда пойдем. Они проходят по мосту, он снова думает про город, теперь он думает: может, конечно, ничего и не получиться. К этому тоже нужно быть готовым… так, все, закончили. Надоело. Думай лучше о том, что ты делаешь сейчас.

Приближаются к этому месту, и Матвей видит, что в отношении детишек погорячился. Перед самой лестницей, сходящей к воде, тусуются трое мужиков. Сначала непонятно, что они делают, потом понятно. Метрах в двух на тротуаре – девушка в домашнем халате и шлепанцах, лицо у нее детское, а выражение лица – жесткое и старое. Один из мужиков поворачивается к ним и говорит, улыбаясь во все зубы:

– Видали когда-нибудь, как в воду ссут? Вот посмотрите.

Теперь поворачиваются и двое остальных, с такими же ухмылками, тот, который мочился, – даже не застегивая штанов, – он низенький, полулысый. Дальше одновременно, Матвей:

– Видали, мужики. Ничего интересного.

И этот, с расстегнутой ширинкой:

– А в ротик возьмете?

Матвей пропускает ее вперед, она спускается по лестнице. На лестнице стоят две пустые бутылки, стакан, разложена газета, на ней хлеб и огурец. Девушка с детским лицом молча смотрит на них. Они сходят на каменные плиты, останавливаются, Матвей сбрасывает рюкзаки, садится на свой, рядом садится она. Вода плещется внизу, у самых ног, в двух сантиметрах от края плиты. Он поднимает глаза. Девушка с детским лицом о чем-то говорит с мужиками, вверху, у лестницы, кривя рот. Он поднимает глаза. Деревья сверху. Он поднимает глаза, бросает взгляд вправо, и одним взмахом окидывает весь этот город, расступившиеся дома – как вырубленная просека великого леса, сверкающая в солнце поверхность реки, каменные строгие берега, люди, глядящие на воду с той стороны.

– Может уйдем? Стремно…

Матвей нехотя возвращается в свою точку в этом пространстве, смотрит на нее, медленно качает головой, переводит взгляд на реку.

– Нет. Здесь хорошо.

Она оглядывается: с другой стороны тоже лестница, вверху стоят еще двое полуголых пацанов, эти совсем молодые. Облокотившись на перила, что-то говорят и смеются. Она придвигается ближе, говорит негромко, извиняющимся голосом:

– Минское воспитание… Привыкла получать по челюсти и давать назад. Идиотский город, больше нигде таких раскладов нет, чтобы девчонка не хотела с кем-то идти, и ее за это били…

Его это раздражает, но в то же время и трогает. Он сам не может разобраться. Откуда это? Что за задержки в развитии? Хэви-металл, получать по челюсти, – она же не восьмиклассница, в конце-то концов. Им по двадцать лет, но она на полном серьезе существует в какой-то другой, подростковой системе измерения. Или это действительно ее город? И его город, который он уже совсем забыл, потому что полюбил так много других городов, что почти не возвращается к тому, прописанному в его паспорте?.. На мгновение все, что он думает о ней, переворачивается, и он чувствует какую-то странную братскую нежность к этой девочке, все время говорящей глупости. Потом все встает на свои места. Она ждет от него ответа, но ему не хочется говорить приличествующие случаю словосочетания, он показывает:

– Посмотри.

По реке проплывают один за другим два небольших катера, на катерах люди, люди смотрят на них. Эй, возьмите нас с собой! Но говорить, тем более кричать, это – лень. Катера скрываются под мостом, но приходят зато волны, перехлестывают на камень, обдают прохладой пятки, вода стекает назад. Двое полуголых пацанов спускаются по лестнице, проходят мимо них, поднимаются по лестнице, присоединяются к тем мужикам. Он смотрит на воду. Интересно, сколько можно просидеть так, не теряя этого состояния? Полчаса. А три? А всю жизнь?

Здесь хватит места всем

Сколько-то времени они молчат, они закурили по «Беломору», когда папироса кончается, он бросает ее, встает, лезет в рюкзак за дудкой. Я поиграю, говорит он, взглянув на нее. Она кивает. Он играет, глядя на реку. Сначала он думает, пытается словить пальцами то, что показалось, получается совсем другое, тогда он бросает и отдает пальцам все права.

Потом он кладет дудку на плиту рядом, снова закуривает.

Ничего не изменилось. Деревья (тень), река, дальше люди, дальше дома.

Он видит, что один из полуголых пацанов отделился от этой тусовки и спускается к ним. Он видит, хотя смотрит на воду.

– Привет!

– Привет, – она говорит первая, Матвей тоже кивает. Пацан присаживается на корточки перед ними. Кивает на Матвея босые ноги.

– Что, хиппи, что ли?

Она хочет что-то сказать, Матвей, опередив ее, глядя ему в лицо, спрашивает:

– А что?

– Терпеть не могу хиппи, – говорит пацан, покачиваясь на корточках, глядя на Матвей с шальной, немного волчьей улыбкой. – Мы тут в мае большую бойню устроили. Половину постригли.

Он качает головой, улыбка пацана становится недоверчивей, насмешливей. Матвей объясняет:

– Вряд ли ты хоть одного хиппи видел.

– Да ну, ты че, – недоверчивая улыбка, – вон, на паперти целыми кучами сидят. Грязные…

– Это не хиппи, – говорит он.