Элизабет Говард - Исход

Слезы досады катились по его лицу, из носа текло. Кристофер достал бумажную салфетку.

— Дай сморкнуться, — сказал Ричард, и тут оба услышали, как вошла Нора.

— Ну и холодина здесь! — воскликнула она. — Мог и последить за огнем, Кристофер. Бедному Ричарду только пневмонии не хватало.

(Он как раз чихнул.)

— Да я только вошел, — сказал он и встал на колено, чтобы развести огонь.

— Скоро будет чай, — продолжала Нора. — Миссис Браун испекла чудесные сконы, есть еще ревеневый джем, который ты так любишь. — Ричард снова чихнул. — Ох, дорогой, опять у тебя начинается простуда?

— Да я, похоже, нацелился на пневмонию, — ответил он особенным тоном, и детским, и язвительным, которым так часто говорил с ней и к которому, как заметил Кристофер, она, кажется, была невосприимчива.

— Ну что ж, — спокойно сказала она, — мы сделаем все, что сможем, чтобы предотвратить ее, а если ты заболеешь, пусть даже и бронхитом, врач говорит, есть прекрасный новый препарат, который убивает все микробы. Так что беспокоиться не о чем. Я за чаем.

Когда она вышла, Ричард безучастно произнес:

— Не хочу я убивать микробы. Хочу умереть. Это почти единственное, чего я хочу, — договаривая, он встретился взглядом с Кристофером. В том, что он настроен серьезно, не оставалось ни малейших сомнений, и Кристофер ужаснулся.

Он подошел и сел рядом.

— Я могу помочь хоть чем-нибудь ?

— Ну, ты мог бы помочь мне упиться насмерть, что, пожалуй, было бы чуток приятнее пневмонии. Вряд ли и от такого недуга у доктора Горли найдется новое лекарство. И кажется, там, за книгами, еще оставались сигареты. Мог бы и прикурить мне одну. Еще есть время, пока Ангел Жизни не вернулась с хвалеными сконами.

Он принес сигарету. Последнюю, оставшуюся в маленькой пачке. Прикурил ее для Ричарда, вставил ему в рот. Ричард глубоко затянулся и кивнул, чтобы Кристофер убрал сигарету. И улыбнулся.

— Хороший ты малый, я же вижу. Быть в моем положении хуже всего тем, что люди вокруг всегда знают, что лучше для меня. Ничего они не знают. Это мне судить. Еще затяжку, пожалуйста.

Я начинаю понимать, как, должно быть, чувствуют себя белые медведи в зоопарке, — продолжал он после второй затяжки. — Как в ловушке. Не в состоянии заниматься тем, что полагается белым медведям в природе, если бы их не держали взаперти. Само собой, считается, что у меня есть возможности, недоступные медведям. Интеллектуальные, духовные ресурсы, как говорит отец Лансинг. Но к сожалению, — он снова улыбнулся, и на секунду Кристофер увидел, каким обаятельным он когда-то был, — они, похоже, прошли мимо меня. Я не могу даже читать . Лучше бы я был собакой .

Ему сразу вспомнилась смерть Оливера, как он держал его во время смертельной инъекции.

— Я понимаю, о чем ты, — ответил он, давая ему затянуться в третий раз. — Она желает только добра, — добавил он. Нору ему тоже было жаль.

— О да. Вряд ли я когда-нибудь забуду такое , — устало сказал он. — Еще затяжку. Она сейчас вернется. Тогда сунь сигарету себе в рот, если не против. Она дым сразу унюхает и подумает, что это ты. Ты веришь в Бога? — спросил он после последней затяжки.

— Я… как раз размышляю об этом.

— Честный ты парень, да?

— А ты? Веришь?

— Сопротивляюсь изо всех сил. Если он есть, а значит, на нем лежит ответственность за то, что со мной стало, отсюда вытекает чертовски…

— А вот и я! — Нора толкнула дверь подносом. — Ох, Кристофер! Как нехорошо — курить в присутствии Ричарда!

— Извини. — Он бросил окурок в камин и поймал на себе взгляд Ричарда: тот посмотрел на него и подмигнул.

В следующий раз навещая отца Лансинга — ему полюбилось заглядывать к нему после ужина, — он рассказал об этом случае.

— Он так отчаянно несчастен. Когда он сказал, что хочет умереть, я смог понять почему.

— Да.

— И хотя я вижу, насколько самоотверженна Нора, порой мне кажется, что она не права.

— Одно другому не мешает. — Отец Лансинг набивал свою маленькую черную трубку.

— Я могу понять, почему он не хочет верить в Бога.

— Я тоже.

— Нора верит. Однажды она сказала мне: ничто не утешает ее лучше, чем разговоры с Богом.

Последовала короткая пауза.

— Знаете, разговоры — это хорошо, но если уж речь о Боге, пожалуй, важнее слушать. — Он раскурил трубку. — Отчасти для этого и существует молитва. Чтобы дать понять, что ты готов слушать. — И он задумчиво добавил: — Людей часто называют самоотверженными, когда они делают то, чего нам самим делать не хочется. Быть самоотверженным — состояние высшего уровня. Большинство людей способны продержаться в нем лишь несколько минут подряд.

— Что я могу сделать для них?

— Вы их любите?

Он задумался.

— Нет, не думаю. Мне просто их ужасно жаль .

— Постарайтесь полюбить их. Тогда вы будете гораздо лучше представлять, что делать.

К тому времени как состоялся этот разговор, он уже довольно хорошо знал отца Лансинга. Священник приезжал причащать некоторых подопечных Норы, среди них один или два человека могли посещать церковь, и вскоре после прибытия Кристофера Нора поручила ему возить их. В школе он прошел конфирмацию, но в церковь не ходил — кроме одного раза, в Суссексе, — с тех пор, как закончилась его учеба. По прошествии нескольких недель отец Лансинг вдруг пригласил его на чай, и он пришел. Священник жил в большом сыром доме с маленькой молчаливой экономкой, похожей на бесплотный призрак, как ему показалось, тем более что говорила она, а это случалось редко, тихим свистящим шепотом. Отец Лансинг трудился не покладая рук: Кристофер не сразу понял, что для чаепития, на которое его пригласили, едва удалось выкроить время между приходскими обязанностями, и не удосужился задуматься, зачем его позвали; он наивно полагал, что священнику, должно быть, тоскливо и одиноко, но постепенно догадался, что совсем не в этом дело: когда отец Лансинг не проводил церковные службы, он навещал прихожан и посещал различные собрания; он любил детей и музыку, тратил немало сил на свой хор и помогал местной начальной школе с организацией экскурсий и праздников. Он был приверженцем высокой англиканской церкви, кое-кто из деревенских недолюбливал его и ездил по воскресеньям в другой храм, однако его церковь и без того была отрадно полна прихожан, которых священник исповедовал дважды в неделю. Когда Кристофер впервые приехал к нему, отец Лансинг спросил, что привело его во Френшем, и он объяснил, что после смерти Оливера чувствует себя никчемным и хочет приносить кому-нибудь пользу. Во время этих разговоров священник неизменно поощрял его рассказы о себе, и довольно скоро ему стало казаться, что отец Лансинг знает о нем больше, чем кто-либо, а чуть позже — больше, чем он сам знает о себе.