Александр Сегень - Похоронный марш

— А правда, что Иван Расплетаев к вам ходит и ночует с твоей матерью?

— Не твое дело, — ответил я.

— А скажи, дура твоя мать, — сказал тогда он.

На первый раз я промолчал, решив, что просто не буду с ним больше разговаривать, вот и все. Но он не унимался:

— Стручок, а дура твоя мать, скажи, а?

— Ты сам дурак, — сказал я. Подумал и добавил: — И вонючка.

Тогда он лягнул меня ногой, а я его, а он набросился на меня, повалил в воду и стал бить ладонью по щекам. Мне было не больно, только вода текла в глотку и в нос, и я боялся, что захлебнусь. На Лютика стали ругаться взрослые, и он отпустил меня. Мы вышли на берег, сели рядом, и, вытирая кровь, неохотно бегущую из носу, я сказал ему:

— Дурак ты, Лютик. Недоразвитый. Я больше никогда не буду с тобой водиться.

И с тех пор я старался не замечать его. Я даже не помню, как он вел себя на похоронах тети Веры Кардашовой, хотя мне кажется, что в тот день я запомнил всех собравшихся проводить ее; я как сейчас вижу каждого — кто как реагировал на это внезапное и необъяснимое исчезновение самой красивой женщины наших домов. Про Лютика же я помню лишь, как он несколько дней спустя взахлеб рассказывал, что они с отцом ездили отдыхать на Оку, и там он видел, как одна девка купалась голая. Еще позднее я помню, как Игорь Пятно продал Лютику за пять рублей колоду порнографических карт, а Лютик-старший обнаружил их при обыске портфеля сына и вновь применил веками испробованную панацею — ремень. Он потом показывал карты дяде Вите Зыкову:

— Во, глянь-ка, чего я у сына нашел в портфеле.

Зыков разглядывал, смакуя, карту за картой, глаза его наливались вожделением, как у выспавшегося после плотного обеда кота. Возвращая конфискованное Лютову, он явно отрывал карты от сердца.

— Выдрал? — спрашивал он, а сам плыл взглядом по пасущимся во дворе женским задам и грудям и долго провожал взглядом тихую Лену, бредущую домой с работы.

— Как Сидорову козу, — гордо заявлял Лютик старший.

— Правильно. А эти продашь?

— Сожгу!

Но потом я видел карты у кого-то из мужиков. Наконец, они вновь оказались у Игоря Пятно.

Вскоре по-прежнему не замечаемый мною Лютик заканчивал десятый класс. По русскому и литературе дела у него были плохи, и отец жаловался, что не хотят допускать к экзаменам. В качестве испытания Лютику задали домашнее сочинение на тему «Моя будущая профессия». Сочинение не шло, и вскоре несчастный сочинитель уже гулял во дворе и жаловался на судьбу.

— Я сначала начал писать, что хочу быть как батя, токарем, написал три предложения и пщ-щ-щ. Чего писать, не знаю. Может, написать — шофером, а?

— Напиши лучше — хренером, — сказал Мишка Тузов.

— Полотером, — посоветовал Дранейчик.

— Толчкомоем, — добавил Ляля.

Советы посыпались со всех сторон один другого хлеще.

— Лизоблюдом.

— «В Союзпечать»…

— В уголовники.

— Во, — осенило Рашида, — попроси Эпенсюля, он тебе скостролит. У него пятерки по сочинениям.

Эпенсюль играл неподалеку с Володькой Васнецовым в настольный теннис. Лукичев ждал на победителя. Немного поразмыслив, Лютик подошел к доминошному столу, на который была натянута теннисная сетка. Он что-то долго говорил Эпенсюлю. Лукичев махал Лютику, видимо, говоря, чтоб не мешал. Эпенсюль продолжал равнодушно и спокойно играть в теннис, будто Лютика вовсе не существовало нигде и никогда на белом свете. Лютик немного постоял еще, еще что-то сказал. Наконец, Эпенсюль передал ракетку Лукичеву, а сам пошел домой. Лютик вернулся к ребятам.

— Ну что? — спросил Рашид. — Точняк?

— Точняк, — с надеждой в голосе ответил Лютик.

Через час Эпенсюль вынес из дому исписанный со всех сторон двойной листок из тетради и вручил его Лютику.

— На. Как и просил, не очень грамотно, но с чувством.

— Спасибо, Сань, — благодарно заморгал своими кроличьими глазами Лютик. — Я в долгу не останусь. Чего надо, заходи, не стесняйся.

— Да ладно, — равнодушно махнул рукой Эпенсюль и пошел за Лукичевым звать его снова играть в теннис. Лютик прочитал нам вслух то, что написал Эпенсюль. Сочинение было толковое, интересное. В некоторых местах встречались нарочитые неграмотности, какие-то раскоряченные обороты речи, при желании можно было представить, что это пишет двоечник, претендующий на тройку. Называлось сочинение «Моя будущая профессия — милиционер». Коротко и в то же время убедительно в объеме двух тетрадных листов доказывалось неоспоримое преимущество профессии милиционера перед всеми другими. Приводились примеры из мировой литературы, кино и телепостановки «Следствие ведут знатоки».

— Кайф, — сказал Рашид.

— Ништяк сочиненьице, — подтвердил Ляля.

Все с уважением посмотрели на Эпенсюля, уже вовсю махающего ракеткой над доминошным столом. Лютик с тупой задумчивостью смотрел на бисерный Эпенсюлев почерк, на гордое название — «Моя будущая профессия — милиционер».

Несмотря на ошибки, учителя зачли сочинение. Кое-как окончив школу, Лютик проработал год на заводе у отца, потом ушел в армию, а вернулся какой-то решительный, дерзостный, и как-то раз, стоя во дворе, сказал:

— Эх, хороший у нас дом, только живет в нем всякая шваль. На кого ни посмотришь, все шпана, пьянь да шакалье.

Эту роковую фразу, эти мене-текел-фарес нашего дома Лютик-сын произнес под впечатлением фантастического полета Гришки, сожителя Файки Фуфайки. Без сомнения, этот полет стал последней каплей в чашу, наполненную всем предыдущим детством, сочинением Сашки Эпенсюля и службой в десантных войсках — Лютик пошел в сержантскую школу милиции.

— Ну, теперь у нас будет свой защитник, — сказала Валя Лялина. — Моя милиция меня бережет.

Когда я узнал об этом, я не поверил, настолько трудно было представить себе Лютика в милицейской форме. Поэтому, увидев его впервые милиционером, я удивился так, будто ничего не знал заранее. Оказалось, что милицейская форма ему как раз очень подходит, и уже в штатском он выглядел теперь как-то непривычно, будто детская фотография человека, которого знаешь только стариком.

Потом меня самого взяли в армию, в пограничные войска, а когда я пришел назад, Лютик был уже настоящим милиционером. Вернувшись домой со службы, он обычно долго ужинал, потом выходил во двор чинной, заслуженной походкой и, пристроившись к какой-нибудь группе гуляющих, начинал рассказывать неисчислимые случаи раскрытия преступлений и поимки преступников. И много находилось любителей послушать эти истории, особенно пользовались популярностью те, которые заканчивались высшей мерой наказания. Лютик заводился, входил в раж, и когда наступало время идти спать или, еще хуже, смотреть какую-нибудь очередную серию «Блеска и нищеты куртизанок», он оставался один в опустелом дворе, жадно стреляя в темноту или сумерки бледно-голубыми, неизрасходованными вспышками разгоревшихся глаз.