Татьяна Краснова - Повиливая миром

– Это? А, это. Это океан.

– Какой океан?!

– Хрен его знает… Сейчас, погоди.

Пауза. В трубке треск, чьи-то голоса, шум прибоя.

– Атлантический.

– Ты ходил узнавать, какой это океан?!

– Ты же спросила.

– А страна? Какая это страна, пойди, спроси.

– Не надо считать меня идиотом. Я в Португалии.

– И что ты там делаешь?

– Сижу в кресле на пляже. Таня, дело не в этом. Я сижу в кресле, пью красное вино и звоню тебе совершенно не за тем, чтобы ты задавала мне вопросы по географии. Я наконец понял, почему я так несчастен.

Ему уже изрядно за 50. Годы, в целом, к нему милосердны. Тридцать из них он занимается математикой, бодибилдингом и превращением моего мозга в щебень.

Бодибилдинг и математика у него получаются неплохо. Щебень – хуже, но виноват не он, а консистенция сырья. Все, что поддавалось обработке, превращено в мелкую труху давно и необратимо. Я оказалась не то чтобы стойкой… Просто из меня, очевидно, можно сделать только пюре.

– Дай, угадаю. Ты познакомился с офигенной девушкой.

– Вот зачем сразу думать неизвестно что.

– Я ошиблась?! Извини Бога ради.

– Дело не в том. Она психолог.

– Господь милосердный.

– Он тут при чем?!

– Извини. Ты в заднице, это в Португалии, она – психолог.

– Мы познакомились в Испании, и…

– …и давай по сути. Что выяснилось в результате встречи с психологом?

– Я был не нужен моей матери.

– Какой матери?!

– Моей. Мать не кормила меня грудью…

– …и по этой причине ты накануне пенсии продолжаешь хватать за сиськи всех баб без разбору в надежде на восстановление справедливости?

Пауза.

– Кстати, я рассказал ей о тебе.

– И не сомневалась.

– Она говорит, ты обесцениваешь все, с чем я к тебе прихожу.

– Что я делаю?

– Обесцениваешь.

– Ты сможешь меня простить?

– Я, между прочим, говорю о серьезных вещах.

– Послушай, я задам тебе один вопрос. Кресло, в котором ты сидишь, – оно плетеное?

– Да.

– А вино – это порто, правда?

– Да.

– Хорошее вино?

– Хорошее.

– А эта твоя психологиня…

– Я ее оставил в Лиссабоне. Что ты хочешь всем этим сказать?

– И там, небось, тепло? В Португалии?

– Ты хочешь сказать, что я счастлив?

– Я бы сказала, но боюсь обесценить…

– Хочешь, я подержу трубку и ты послушаешь, как шумит прибой?

– Валяй, – соглашаюсь я и, прижимая трубку плечом к уху, продолжаю мыть посуду. Помехи в телефоне почти неотличимы от шума океана.

Шереметьево. Паспортный контроль. Утро. Полусонный народ тянется к кабинкам. В кабинках дремлют пограничники. Все задумчивы и меланхоличны. Взволнована только девочка лет четырех в цветастом платье и красных сандаликах.

На девочке надет огромный надувной круг. Девочке неудобно, круг надо все время держать руками, его задевают все проходящие мимо…

Милая молодая мама все время извиняется: «Простите, она нечаянно!»

– Зачем тебе круг? – спрашиваю я.

Девочка, восхищенная тем, что хоть кто-то из этих взрослых задал вопрос по делу, кричит мне с восторгом:

– Я с мамой и папой еду в Тулцию!!!! Там моле!!!! Понимаешь? Моле!!! Это много-племного воды, и все там плавают! Вот так! Вот так! Там слазу будет моле!!!

– Сразу-сразу? – изумляюсь я. – Прямо у самолета???

– Да!!! Слазу!!! Ты лазве не знаешь?! Это же Тулция!!!! Вы знаете, впервые захотелось в Турцию.

Не знаю, какой именно это терьер, но с виду – этакая коричневая тумбочка, состоящая из мускулов, башка здоровенная, глазки маленькие, и морда как у акулы. Словом, караул.

Мы встречаемся возле лифта, и путей к отступлению у меня нет. Из всех собак я боюсь только йорков, но тут даже меня как-то проняло. Видимо, я заметно подобралась, потому что хозяйка страшилища подтянула поводок и приказала «к ноге».

– Стой, Кайзер! Все тебя боятся, никто не погладит…

Это не мне, это шепотом Кайзеру.

Останавливаюсь. Спрашиваю зверя:

– Ты хорошая собаченька?

Хвост чудовища вздрагивает и начинает неуверенное движение слева направо. На жуткой ряхе написано: «Это вы, тетенька, меня собаченькой назвали?»

– Он не кусается! Правда! – говорит хозяйка.

– Ты сладенький песик? – уточняю я.

Хвост лупит псину по бокам. «Я – песик!!! – написано на акульей морде. – Я сладенький!!!»

– Можно погладить?

– Конечно! Не бойтесь!!!

Я протягивал руку к песьей башке, и тут «собаченька» вскакивает на задние лапы, кладет руки мне на грудь и целует меня во все лицо сразу.

– Кайзер, прекрати! – кричит хозяйка.

– Ты ж моя заинька! – воплю я.

– Да!!! Я заинька! – подтверждает собака. – Именно я! Именно заинька!

Морали не будет.

Да, я знаю, что иногда они бросаются на людей и жрут детей живьем.

Я, правда, думаю, это вина хозяев.

Но песня не о том, а о любви.

Старая фотография шедшей, доцифровой эпохи.

Ни за что сейчас не вспомню, в чьих руках был фотоаппарат.

Лавочка, зелень, какой-то стенд с пионерской агитацией. Мне – 19, я – вожатая. Ему – 13, он – пионер.

Лето 1984 года. Практика в пионерлагере под Ногинском. В отряде кроме него – тридцать мальчиков и десять девочек. Моя напарница сбежала в Москву. В километре от лагеря – полигон. По вечерам я выстраиваю мальчиков вдоль стены в коридоре и заставляю выворачивать карманы. Самый дорогой трофей и самый страшный конфискат – гильзы. Раз гильзы – значит, бегал на полигон. На полигоне – стрельбы. Иногда в лагерь на драном газике приезжает пожилой майор и, тщательно выбирая слова, внушает:

– Вы ж поймите. Это ж того… Они ж хоть и сукины, а дети… Ведь оно ж танк… Оно ж едет… Там же ж ни… ну, ничего не видно там, словом… А гусеницы ж… Ведь же ж фарш будет, мать их… расстроится, в смысле, их мать.

– Дяденька майор, – говорю я жалобно, – они же мальчики, им же войнушка…

– Им – войнушка, – сипит майор, – а мне же ж трибунал…

– Дяденька майор, – заискиваю я, – А можно вы на танке прям сюда приедете, а?

– И стрельну? – изумляется майор.

– Зачем же стрелять… Он полазают по танку, посмотрят… Лучше ж вы к нам, чем мы к вам, а?!

Майор хмыкает и чешет бритый затылок. На другой день в лагерь входят танки…

Дети в экстазе. Гильзы солдатики дарят всем. Полюс героизма смещается в сторону «дикого пруда»… С прудом бороться проще. Сейчас уже и не вспомню почему.

А мальчика зовут Митя. Сейчас ему под сорок.

И сейчас, наверное, мне не пришла бы в голову идея пригласить в лагерь танки…

В нашем парке над рекой продолжается неспешная весна.

По речным обрывам сползают снежные языки, шурша хрестоматийными вешними водами.

На ледяном пруду образовалась прозрачная синяя промоина, и в ней, под присмотром шикарного селезня плавает элегантно-невзрачная утка. Обедневшая герцогиня под конвоем купца-нувориша. Селезень по-английски будет drake, а утка – duck. Я это помню потому, что помню их в лицо… В морду, то есть. Точнее – в клюв. Тех, кого я не помню в лицо, я не могу запомнить по-английски. Равно как и по-русски.