Сами Михаэль - Виктория

— Не стоит слишком показывать его личико, вокруг полно сглазу.

Виктория от счастья зарделась до корней волос.

— Я его только капельку поношу, — сказала Клемантина, и глаза — два озера надежды. — Я просто чуть-чуть пройдусь в нем по Двору.

— Скоро Песах. Это единственный новый наряд, который ты сможешь надеть в праздник, — объяснила Виктория. Девочка послушно приняла ее решение и, скрыв разочарование, побежала играть с Лейлой. Сердце Виктории захолонуло от жалости. Из-за ощущения вины ей показалось, что собственное ее детство было куда счастливее детства ее дочери.

Прошли месяцы, а от Рафаэля не пришло никакого ответа на письмо, которое написал по ее просьбе Эзра. Отец советовал смотреть правде в глаза и смириться с судьбой. Нужно сделать обрезание Альберу-Торию, потому что, если, не дай Бог, что случится… он до сих пор необрезанный. Но Виктория решила подождать еще немного.

— Может, кто-нибудь пошевелит задом и подаст мне завтрак! — крикнула Наджия, укачивая Альбера-Джию на своих костлявых коленях. — Салима, я умираю с голоду!

— Завтрак, сейчас? — удивилась дочь. — Уже почти полдень.

— Я голодная, и я вообще не помню, чтобы завтракала.

Мясная туша пошевелилась на лежанке.

— Нарочно все забываешь, — проворчала ее невестка Азиза. — Всегда во всем винила меня. А ведь не из-за меня Азури тебя колотил за то, что у тебя одежки с веревок пропадают.

Наджия скривилась:

— Да какое мне дело до одежек, которые пропали двадцать лет назад?

И она снова крикнула в залитый ярким солнцем Двор:

— Хоть стаканчик чаю с ломтем хлеба!

Салима на нее не отреагировала, как это водится по отношению к докучливым старикам. Ей хотелось уговорить Викторию, чтобы та разрешила раздеть Альбера-Торию и его искупать.

— Что значит «какое дело»? — хрипела Азиза на Наджию с дикарской яростью. — Говорю тебе, что она воровала с крыши ваши одежки и перекрашивала их в черный цвет или в коричневый. Они годами одевались за ваш счет, а ты перед субботой получала от Азури подзатыльники. И если ты спросишь меня про золото, которое ты прятала в дыры в стене…

Наджия демонстративно заткнула уши.

— Мирьям, иди сюда, утихомирь свою мать! У нее мозги высохли, не про нас будь сказано.

— Нет у меня на вас времени! — ответил голос Мирьям из застекленной комнаты. — Только и знаете, что с боку на бок переваливаться да языками молоть.

Для сбежавшего из мастерской Нисана это был знак, что можно поиздеваться над Азизой. Он подкрался к изножью ее лежанки, его брат Фуад — следом за ним. Наим, старший сын Мирьям, принес коробку спичек и завороженно смотрел на двоюродного братца, как тот втыкает спичку между большим и указательным пальцами босой ноги его бабушки.

— Что вы тут замышляете, собаки? — заподозрив неладное, встрепенулась Азиза.

Внук знал слабости своей бабки.

— Мы принесли тебе халвы.

У Азизы из-за ревматизма ноги ныли, когда она спала, и немели, когда бодрствовала… Огромный живот вздымался преградой между глазами и троицей, суетящейся у ее ступни. Нисан зажег спичку и приблизил к спичке, зажатой у нее между пальцами, а Фуад с Наимом его прикрывали.

— Скорпион! — заорала старуха. — Меня ужалил огромный скорпион! Как раскаленный шампур!

— Подонки! — прикрикнула Салима на этих ангелов-разрушителей [45] Ангелы-разрушители (на ивр. — «малахей хабала») — название сил, которые, согласно еврейской традиции, причиняют муки грешникам, томящимся в аду. . — Тратите спички, а потом ночью лампы зажечь нечем!

— Скорпион! — вопила Азиза, перекрывая шумы Двора.

Громом прозвучал топот спускавшейся по лестнице Мирьям, и трое мальчишек сиганули в переулок.

Когда через несколько минут во Двор нерешительно вошла какая-то тощая фигура, Азиза решила, что это один из сорванцов вернулся над ней поиздеваться, и, схватив его за воротник кафтана, уже нацелилась дать ему пощечину.

— Чего тебе надо? — гневно воскликнул внук мудрого Джури Читиата и обратился к Виктории: — Мать Альбера, твой муж возвратился домой, слава Всевышнему.

Сказал и встал в гордом молчании, ожидая платы за труд.

— Что?! — воскликнула Мирьям.

Виктория побелела и исчезла. Она видела, что мальчишка запыхался, как после бега.

— Ты видел его собственными глазами? — допрашивала его Салима.

— У входа на базар Эль-Шорджия. И за ним курд-носильщик тащит ящик. Он мне сказал: «Беги к ним, чтобы не перепугались, когда я вдруг появлюсь в доме».

— Виктория, — зарыдала Мирьям. — Рафаэль жив, он вернулся домой!

Виктория все еще не способна была ни говорить, ни плакать, как Мирьям. Она видела разинутый рот своей тетки Азизы, но забыла, почему та орет. Ее охватила паника. «Меня сковал паралич. Мне не подняться на ноги. Рафаэль вернется к жене-инвалидке!» Она схватила Альбера, прижала его к груди и не понимала, его ли защищает, сама ли защищается. Сообщил бы хоть на день раньше, на несколько часов… Сейчас полдень. Двор все еще не подготовлен к субботе, дети носятся, почти все босые. Альбер — он как цветик в вазочке, и Клемантина тоже одета неплохо, но сама-то она! Она почувствовала себя ничтожной восточной женщиной. Мужчина, он в семье павлин. Уж не говоря о человеке большого мира вроде Рафаэля. И вот сейчас он застанет ее в таком виде — в застиранном, в пятнах платье, в стоптанных сандалиях без задников. Из-за утренних хлопот она и причесалась-то кое-как. И лицо требует хоть капельки ухода. Один коренной зуб ей вырвали месяц назад, и нужно остерегаться, когда улыбаешься. Она чуть не крикнула, чтоб хоть закрыли дверь в уборную, которой пользуется куча народа, в большинстве малыши и подслеповатые старики, так что это уже стало выгребной ямой и вонь от нее по всему Двору. И снова перед глазами возникла фотокарточка, на которой гора и зеленая роща, книга на его коленях и взгляд, устремленный на этот волшебный пейзаж.

— Хоть бы уже вошел, наконец! — воскликнула Мирьям.

Внук Джури Читиата все еще ждал своей мзды.

— Говорю вам, что это скорпион! — кричала Азиза.

— Мама, это не скорпион, — нетерпеливо оборвала ее Мирьям. — Тебе обожгли ногу.

— Обожгли? — поразилась старуха. — Кому понадобилось жечь мою ногу?

— Вот идиотка! — проворчала Наджия с сокрушительным высокомерием.

Рафаэль вошел во Двор. Брови покрыты пылью Сирийской пустыни, и по всему заметно, что он смертельно устал. Отпустив носильщика, он дал несколько монет внуку мудреца и встал посреди Двора во всей своей красе, с обнаженной головой и кудрями, разделенными на прямой пробор и вьющимися на висках. Очки в черной оправе поблескивали на солнце. Синий костюм подчеркивал гибкость его фигуры, и наконечник трости в руке, легко постукивая, скользил по полу, будто показывая, в какую трясину он попал. Виктории вспомнился врач, осматривавший Йегуду перед смертью, он так же выглядел и так же боялся присесть или к чему-то прикоснуться. На минуту ее охватил гнев. Принц-то родился и вырос в этом самом Дворе и не был таким уж почетным его представителем, а теперь вон выступает этакой звездой. И тут же будто огонь ее прожег: ведь он вернулся из ущелья смерти, из могилы!