Сами Михаэль - Виктория

Виктория вбирала в себя каждое его слово, и ей уже казалось, что она сама вместе с ним бравирует — это гордость человека, обреченного на смерть. Она заметила, как много курит отец, как сосредоточенно вслушивается в ясный голос говорящего, и заподозрила, что неспроста Рафаэль так распинается, расписывает стольким слушателям все, что с ним приключилось в далекой стране, — не в его это правилах. И три нити, из которых он плетет свой рассказ — смерть, взаимная выручка среди евреев и глубокое одиночество, — предназначены для ушей ее отца. Эти двое почти не разговаривали напрямую друг с другом, особенно в тех случаях, когда им хотелось оскорбить или, напротив, выразить привязанность. Они совершенно явно тянулись друг к другу и одновременно испытывали взаимную неприязнь. Как избегали растроганных объятий, так и делали все, что в их силах, чтобы не вспыхнула открытая вражда. И тот и другой искали слов и путей, чтобы выразить свою неприязнь и свою любовь, и их не находили. Порой от беспомощности выражались так: «Передай своему мужу…» или же: «Передай своему отцу…» А ей не хватало злости, дерзости и наглости, чтобы эту их просьбу выполнить. Со временем именно Альберу досталась неблагодарная роль курьера, призванного бегать от одного к другому. «Скажи своему отцу…» «Скажи своему деду…» И сначала он тоже не понимал, как это так: его левой руке приказывают отрубить тому голову, а правой — сильно, по-мужски по этой голове погладить.

В тот далекий вечер ее отец пил арак, стакан за стаканом, не притрагиваясь к угощениям, которыми был уставлен стол. Только пил и курил. Взгляд Рафаэля все устремлялся на платочек, один кончик которого был зажат у Флоры в зубах, а второй — в ее пальцах. Сама того не сознавая, она судорожно натянула этот платочек, и Рафаэль раздумчиво оценивал прочность этой тонкой ткани. Под конец издав неприличный треск, платочек лопнул.

Собрав остатки воли, Рафаэль старался удержаться от кашля, чтобы не брызнуть иудейской кровью перед антисемитом-врачом. В легких поднялся такой ураган, что, когда он встал у двери, неясно было, хватит ли сил повернуть ее ручку.

— Минутку! — окликнул Рафаэля один из врачей, когда тот, обратившись к ним спиной, уже был на пороге.

За столом пронесся вздох облегчения.

— Он был конечно же еврей, этот врач? — сказал Мурад, который, сбежав из запертой комнаты затворницы-жены, тайком проскользнул в аксадру.

Хотя во время беседы тот врач и слушал его со вниманием и подбадривал его улыбками и кивками, когда он молил о помощи, евреев в санатории не было, ни среди врачей и работников, ни среди больных, объяснил Рафаэль. Как-то раз приехала из Бейрута в шикарной машине молоденькая девушка лет восемнадцати, приехала с отцом, курившим толстую сигару, и с матерью с заплаканными глазами и ворохом дорогих нарядов и дорогих каменьев. Были они родом из Австралии. Рафаэль не понимал их английского, но, когда в вестибюле раздался голос ее отца, вся больница встала на уши. Вечером родители вернулись в Бейрут, и через три дня Рафаэль увидел на шее девушки маген-давид [47] Магендавид ( ивр. — «щит Давида») — эмблема в форме шестиконечной звезды. Согласно легенде, этот символ был изображен на щитах воинов царя Давида. Фигурирует на флаге Государства Израиль и является одним из основных его символов. Часто используется как ювелирное украшение. и таким образом узнал, что она еврейка.

Виктория уткнулась лицом в Альбера-Тория, чтобы скрыть смятение. Как это он сумел разглядеть, что висит на шее девушки, лопочущей по-английски в другой комнате больницы?

— Она была красивая? — спросил Эзра — вопрос, на который она уже знала ответ.

— Волосы, как золото и шелк, — закрыл Рафаэль глаза, — а кожа, как персик, зарумянившийся на солнце.

Виктории не удалось скрыть своей ненависти.

— И что с ней случилось?

Его очки растерянно на нее уставились, и она еще больше покраснела.

— Через несколько недель отец с матерью приехали в еще большей черной машине, и на ее заднем сиденье уместился гроб.

Четыре женщины стали бить себя в грудь, как это делают плакальщицы. Из-за ревности Виктории неизвестная девушка стала любимицей Двора, только что распрощавшейся с жизнью.

— А этот врач, — продолжал Рафаэль свой рассказ, — он хоть был не еврей, а христианин, но все же был человеком. Он вышел с ним в коридор, подвел его к стулу, положил Рафаэлю руку на спину и держал ее так, пока не прошел приступ кашля.

— Господь воздаст ему за это! — Мирьям потерла кулаком глаз. И Виктория тоже, мысленно стоя сейчас в том холодном коридоре, благословляла доброго доктора. Может, того Рафаэля, которого в холодном коридоре била лихорадка, она и стала бы увещевать, но Рафаэлю, закуривающему сейчас сигарету возле накрытого для него стола, она не посмела сказать: «Не кури так много после всего, что ты перенес». Эзра, ее отец, Дагур и Нисан в подражание ему тоже курили и курили, пока вся аксадра не наполнилась облаками густого дыма.

Врач вместо того, чтобы отправить его обратно в комнату, проводил Рафаэля к скамейке в огромном саду, окружавшем санаторий.

— Есть вещи, — сказал ему этот врач, — которых за деньги не купишь. Если ты низкорослый, дылдой тебе не стать. С этим следует смириться. Но есть вещи не менее важные, которых, если и не купишь за деньги, пробуют достичь бесстрашием.

— Я готов, — прервал его Рафаэль вызывающим тоном.

— Ты об этом знаешь? — поразился врач.

Рафаэль повидал немало бедняков, которых помещали в этот престижный санаторий. Они появлялись в облаке сурового молчания и в облаке же молчания исчезали. И у врачей опадали лица.

— Но ты ведь не представляешь, какое испытание мы проводим.

И правда, даже дружественные к нему сестры милосердия держали рот на замке, и из них слова нельзя было вытянуть.

— Мы берем полые трубочки, прокалываем тело, вставляем их в грудь, протыкаем оболочку легкого и туда их вводим. Через эти полые трубочки мы под высоким давлением вдуваем в легкое кислород, — пояснял врач. — До сих пор все бедолаги, которые в этом опыте участвовали, умирали. Пошли ли бы они на это добровольно, коли знали заранее, что их ждет? — В ожидании ответа врач заерзал на скамейке. — Обычно ими жертвуют семьи. Совсем не просто держать чахоточного в нищем доме. И это жестоко — пугать несчастных перед их концом. Сестры ни о чем тебе не рассказали, потому что и сами не все знают.

Рафаэль сказал, что он вызывается добровольно и в расписке семьи не нуждается.

— Но я обязан снова открыто тебе повторить, что пока из этого опыта живым не вышел никто.

Рафаэль спросил, сколько это стоит.

— Госпитализация бесплатная, тебя будут держать, пока ты не встанешь на ноги.