Эна Трамп - Убийцы

Это были «им заплатили» – два лоботряса, Сергей и Вова, не местные, шатавшиеся по пустынной пока ( – вот настоящий концертный зал!) Ялте тандемом, эдаким катамараном, словно бы вовсе без спины, – были облаиваемы всеми собаками, когда вечером поднимались к Сергею-хозяину по лабиринту багдадских улочек, – при чем Вова хихикал, а Сергей лишь загадочно улыбался; смешил их взблескивающий в свете редких фонарей зажатый в кулаке у Вовы нож. Такими их и запомнили движущиеся в ту же сторону две девочки, только приехавшие. Деньги – настоящие деньги! – целый ворох разноцветных украинских рублей, похожих на сильно выцветшие конфетные фантики, – уплаченные Сергеем Сергею с Вовой за работу, они исправно, к Оксанкиной ярости, пропивали (наверное, уже пропили все). Появившись, впрочем, раньше Оксанкиного в этом году приезда, они могли тоже иметь поводы быть недовольными. Работали на славу: второй этаж, бревенчато-каменный, превративший наконец Сергеево жилище в дом (из простой норы, покрытой досками) – это их рук дело. Приехавшие девицы только ахнули, когда выбрались наконец: они тут были году в девяносто втором, когда на этом месте действительно «тьма была… безвидна и пуста… и дух…» – а теперь: тихое журчание воды в темноте, что-то пышно вздымающееся с огорода. А еще ашрам – недостроенный, выглядел он как грот: половинка великанского яйца птицы Рух, врытого в землю, из здоровых камней на цементе – уму непостижимо, как можно было отгрохать такую жуткую вещь без… подъемных кранов, что ли. Одна сразу заявила, что будет здесь спать. Потом – в изначальной комнате-погребе (теперь она служила кухней и гостиной), в зыбком свете живого запертого в печку огня, за деревянным столом, собравшиеся, во главе с полуголым бородатым Сергеем, казались братьями-разбойниками. Девчонки чуть не уписелись от счастья. Как всегда, было довольно трудно установить, кто тут кем приходится (и сколько?); более или менее разобрались на следующий день.

А задница, торчащая из грядок, принадлежала как раз одной из них, – это была такая демонстративная истерическая акция: смотрите, люди добрые! и я, и я за мир, труд, май! Понятно: рассчитывайте на себя. Судя по всему, не переусердствовали они и в миру – вообще невозможно было выяснить, чем занимались. Одна как будто училась. Зато у них была гитара, на которой другая могла исполнить псевдоваллийскую песню Б. Г., переложенную ею самой на стихи Толкина об эльфийском царе. Песня красивая, девицу вынуждали петь ее ежевечерне. Во время разговоров о душе, тоже ежевечерних, они откровенно томились; и, проболтавшись со своей гитарой с неделю на набережной и ничего не выудив за неимением публики, уехали куда-то там «на свое место».

А они все медлили.

Работать их больше не звали, – хотя нет, хозяин всякий раз при встрече как бы спохватывался и принимался выдумывать им занятия, – да их что-то не тянуло. Охота им было маячить и дразнить Оксанку! Она уже три раза устраивала Сергею скандалы, все выше и выше поднимая «Чего им здесь нужно?» – от ответа тот, по обычаю, уклонялся. Зато и в общении стал настолько туманен, что вряд ли сам уже понимал, чего им сказать хочет. Ссоры с Оксанкой, как тут выяснилось недавно, были одной из немногих вещей, привязывающих Сергея к земле – они его здорово тяготили (признался уехавшим девочкам, те только рты раскрыли: а они-то думали, это зарядка!). Народец отдыхающий потихоньку налетал. Однажды утром появился Саша Питерский (давно появился, но канул в Васильевке) – с огромными мешками на лице, пошатываясь от впечатлений. Слегка приударив за Оксанкой, хлопочущей у печки, он краем глаза цепко к ним присматривался и наконец пригласил похмелиться. Они пошли. У магазина выяснилось, что ни у кого нет денег; после чего Саша отошел к ларькам и, порулив за ними, исчез. Они вернулись.

Вова ходил к водоему купаться по пяти раз на дню. Больше всего он любил купаться и загорать. Иначе – Сергей: даже выкупавшись, он не дожидался, пока просохнет, уходил куда-то блуждать в холмы. «Сергей! – Что, Вовой? („Вовой“ – он его называл.) – Ты где был? – Шишки собирал». А Вова любил. Часами валяться, подставляя солнцу пузо, щуря то один, то другой глаз, ловить синий свет, который первым прорывается под веки, раньше неба и облаков. Или покуривать на животе, разглядывая кришнаитскую поладку на том берегу. На море было людно, лежать там – все равно, что на площади. А здесь только эта поладка. Там ходила женщина, что-то собирала, шишки, наверное. Иногда пробегал стриженый ее, с косой. Кришнаитов Вова здесь видел очень много. Трудно было понять, дурные они или просто глупые. Кроме Славика – тот был хитрый. Вова, в шутку, предлагал отнять у него мешок, в котором он всегда держал руки, что-то там пересчитывая, шевелил губами, – ишь ты, Бхактиведанта Свами Прабхупада. Но Сергей не поддержал. «Не надо, Вовой». Даже Сергей, хозяин, нормальный-то, в общем, человек, – и тот иногда вечером вдруг, как оголтелый, хватался за эти медные тарелочки, скрепленные между собой на манер нунчаков. И поехала: та-та таа… та-та таа… та-та таа…

Та-та таа… та-та та… С того берега звук доходил не громче комариного писка. Но Вовой мог его безошибочно засечь. Ухо надрочилось, даже во сне улавливало: вот начали, там, в поладке. Теперь будут продолжать два, три часа. Он просыпался, ходил купаться, обсыхал и курил. Та-та… та… Комаров здесь не было, что хорошо. А эти ему не мешали. Даже веселее. Музыка!

Когда звук наконец прекращался, спускалась женщина, мыть посуду. Один раз он купался, когда она спустилась. Он видел, что она на него поглядывает с того края. Но ему-то что. Водоем был грязный, мелкий, с лягушатами… просто мутная лужа; в нем купали своих баранов пограничники, которых Сергей видел в лесу повыше, если не врал. Пусть моет. Потом, обсыхая, он видел, как они ходили в негустом лесочке со своим бритым. Он представил себя в этой поладке на берегу вместо него. Даже замурлыкал: «А ты опять сегодня не пришла…» Мог бы и харе кришну, если б понадобилось. А что? Лучше, чем со злой Оксанкой под крышей. Ничего, ходит на второй этаж, не проваливается. А их в упор не видит. Жрать совсем перестала давать. Еще с Сергеем можно на что-то рассчитывать, а так – зачем и спускаться. Во всяком случае, одному.

И вдруг приехала одна из девчонок! Все ей обрадовались. Тут же заставили петь про Гил-Гэлада, хотя был день; от песни Сергей возбудился, сбегал за тарелочками и затянул свое: «А-а… вот идет Оксанка. Отважная Оксанка, она идет нам делать вкусные блины…» (тра-та-та, тра-та-та, тра…) «Скажи-ка нам, Оксанка, когда же будут вкусные блины?..» (тра-та-та, тра-та-та…) Оксанка напекла блинов и прямо отнесла их наверх. Все сделали вид, что не заметили. Девица сказала, что подружка осталась там, на месте, стеречь вещи. По ее словам, им стало нечего есть. Она приехала заработать денег. Купить пищи. И сразу обратно, т. к. – ждет!.. Она собиралась пойти на набережную прямо сегодня, только пусть чуть стемнеет. Вовка, дурачок, выпросил у нее гитару, он знал-то на ней полтора аккорда, их и попытался «взять», как альпинист вершину. Она его поправляла, показывала, пока Сергей не отобрал у него наконец и не вернул ей. Потом мигнул Вовою. Они скрылись. Девица стала настраивать гитару; потом полезла за блокнотом, проглядеть репертуар, который у нее всегда в ответственный момент должен находиться под рукой, иначе – тоже бывало – стоять перед пялящейся на нее толпой, повторяя, как недоумок: «Что бы это мне еще вам спеть. Э-эх, а что-то я… все песни позабыла…» Гил-Гэлад там стоял далеко в хвосте. В последней пятерке, к которой прибегали лишь в самых редких случаях. Нет, ничего так списочек, внушительный, на полтора часа хватит, а на больше у нее и голоса не хватит. У нее и на это… Она сегодня не в голосе. Ничего не заработает. Ничего не заработает, придется остаться на завтра. Ладно; но уж тогда – пулей. Пулей. Как она там… Бедняжка. Тут она увидела их. Они вылезли из кустов, там и тропинки не было, – точь-в-точь такие, как они их первый раз встретили, – два обормота; в руках у них было по венку размерами в автомобильное колесо. Из роз. «Это тебе», – сказал Вовой. «А это ей». «Привет передашь от нас». Ошеломленная, она подставила голову под невероятное изделие. Правая сторона венка сильно перевешивала. Алая роза упала на грудь. «Мы к вам приедем». «В гости. Где это ваше место?» Ей просто стало не по себе. Завязывались какие-то явно отношения, которые нужно было рубить в корне, чтобы не разрослись в непроходимые дебри неловкости и нелепиц, выпутывайся потом. «Нет, не надо, не приезжайте». Такое она могла ляпнуть. Но только не сейчас. Не в венке. Сдирая с головы убор, сказала вежливая девочка: «Приезжайте, пожалуйста. Вот, такие приметы, мы стоим там-то, в палатке… Только нам самим тесно!» – не выдержала пафоса. Их это не смутило. Вообще, похоже, друзья, по отсутствию алкоголя, приналегли на Сергеевы плантации: хихикали, перемигивались, перепихивались локтями, были маловразумительны. Вовой полез узнавать (девчонки, оказывается, были из Белоруссии), как лучше им доехать до Гомеля, причем единственно возможный ответ «через Киев» его не удовлетворил: «не-е… таможня, два раза паспорта… Мы через Россию. Краснодар?..» Тут она ничего не могла сказать. Наконец Сергей его увел. «Мы пошли». Они пошли, а она пошла на набережную, где, нахлобучив венок и взобравшись на парапет, в рабочих штанах Сергея в краске и штукатурке и с гитарой, имела бешеный успех. Даже не вынимая деньги из чехла, куда их бросали непрерывно, просто запихнув, на ходу, туда же гитару (и кстати же ускользнув от нескольких недоверчивых, полагающих, сказанному вопреки, что их будут развлекать теперь вечно), лихо вписалась на последний автобус в Васильевку.

Читать дальше