Роберт Зеталер - Вся жизнь

В конце мая Эггер попросил одного из поварят принести ему остро наточенный мясной тесак. Он долго резал и рубил свои гипсовые повязки, пока наконец не разломил их на две части и не увидел свои ноги. Вот они лежат перед ним на простыне, белые и худые, словно две ветки со снятой корой, и выглядят так чуднó, необычнее, чем тогда, когда он извлекал их из снега несколько недель назад, – заледеневшие и негнущиеся.

Дня два Эггер таскал свое истощенное тело от кровати к березовой скамейке и обратно, пока наконец не обрел уверенность, что ноги его слушаются, достаточно окрепли и сумеют преодолеть большое расстояние. Впервые за долгое время он натянул брюки и направился к своему участку. Проходя по лесу, который лавина пригнула к земле, Эггер смотрел на небо, полное маленьких круглых облачков, на цветы, прорастающие повсюду между пнями и вырванными с корнем деревьями, – белые, желтые, ослепительно синие. Он хотел разглядеть каждую мелочь, чтобы запомнить эти мгновения навсегда. Хотел понять, что же произошло, но, добравшись спустя несколько часов до участка, увидел разбросанные балки и доски и осознал: понять это нельзя. Усевшись на камень, он думал о Мари. Представлял себе, что происходило той ночью, перед внутренним взором вставали ужасающие картины: вот Мари, выпрямившись, сидит на кровати – руки поверх одеяла, глаза широко распахнуты, – она прислушивается к темноте ровно за секунду до того, как лавина, словно гигантский кулак, пробивает стену, а ее тело поглощает промерзшая земля.

Осенью, почти через полгода после схода лавины, Эггер оставил родные края и двинулся дальше вместе с фирмой. Впрочем, для тяжелой работы лесоруба он больше не годился.

– Ну и что нам с тобой делать? – спросил прокурист, когда Эггер беззвучно дохромал по ковру до его стола и остановился с опущенной головой. – Ты ведь теперь ни на что не годен.

Эггер кивнул, а прокурист тяжело вздохнул.

– Сожалею о том, что произошло с твоей невестой, – добавил он. – Только не вздумай связывать сход лавины с нашими подрывными работами! Последний раз взрывали за две недели до того.

– Да я так и не думаю, – ответил Эггер.

Наклонив голову, прокурист довольно долго смотрел в окно.

– Может, ты думаешь, что у гор есть память? – неожиданно спросил прокурист.

Эггер пожал плечами. Нагнувшись, прокурист откашлялся и сплюнул в жестяную миску, стоявшую у его ног.

– Ну ладно, – сказал он наконец. – Фирма «Биттерман и сыновья» построила уже семнадцать подвесных канатных дорог, и, поверь, на этом мы не остановимся. Люди просто помешались на своих лыжах, на этих досточках, только и мечтают о том, чтобы рассекать на них по горам!

Задвинув миску носком ботинка под стол, прокурист серьезно посмотрел на Эггера и продолжил:

– Только Господь Бог знает, почему оно так. Во всяком случае, канатные дороги требуют ремонта, надо проверять тросы, смазывать ходовые колеса, содержать в порядке кабинки и тому подобное. Тебе ведь не обязательно все время стоять на твердой почве?

– Думаю, не обязательно, – ответил Эггер.

– Вот и отлично, – подытожил прокурист.

Эггера включили в небольшую бригаду, теперь он работал среди бородатых мастеров с обожженными горным солнцем лицами, на которых не отражались никакие переживания. Сидя на корточках в кузовах крытых грузовиков, они ездили по горным дорогам – все чаще с гудронированным покрытием – от одной канатной дороги к другой и занимались техническим обслуживанием, которое не поручишь местным, – слишком уж сложно. Задача Эггера заключалась в том, чтобы, сидя в деревянной люльке, висящей на одной-единственной страховочной веревке и скользящей по стальным тросам при помощи роликового механизма с ручным тормозом, медленно перемещаться вниз по склону и очищать тросы и несущие шарниры от пыли, льда и засохшего птичьего помета, а потом смазывать маслом. На такую работу никто не рвался, поговаривали, что год-другой назад два опытных скалолаза сорвались и погибли, то ли из-за собственной невнимательности, то ли из-за дефекта канатного материала, то ли попросту из-за ветра, временами раскачивающего стальные тросы так, что они отклоняются на несколько метров в ту и другую сторону. Но Эггера такая работа не пугала. Он знал, что жизнь его висит на тонком канате, но, взбираясь на балку, прикреплялся к роликовому механизму, цеплял страховочные карабины и тут же ощущал, как по телу разливается спокойствие, а спутанные, полные отчаяния мысли, укутывающие сердце темной пеленой, постепенно рассеиваются под действием горного воздуха и ничего, кроме чистой печали, не остается.

Месяцами Эггер переезжал из долины в долину, ночами спал прямо в грузовике или в дешевых пансионах, а целыми днями висел между небом и землей. Он видел, как в горы пришла зима. Работал во время сильнейшего снегопада, соскабливая с каната лед проволочной щеткой, сбивал с несущих опор длинные сосульки, которые, падая в пропасть, разбивались с тихим звоном или беззвучно утопали в снегу. Часто слышал приглушенный рев лавины вдалеке. Иногда ему казалось, что рев приближается, и тогда он вглядывался в склон наверху, ожидая увидеть громадную белую волну, которая, протащив его немного вниз, наконец погребет под собой, а вместе с ним канат, стальные тросы и весь мир. Но каждый раз рев лавины прекращался, сменяясь звонкими криками галок.

Весной маршрут, по которому следовала бригада, привел Эггера обратно в родную долину, где он задержался на некоторое время, чтобы очистить просеку Синей Лизль от коряг и заделать небольшие трещины в фундаменте несущих конструкций. Поселился он опять-таки в «Золотой серне», в той самой комнате, где провел столько дней, лежа с переломами ног. Каждый вечер он спускался с горы в смертельной усталости, доедал, сидя на краю кровати, остатки суточного пайка и проваливался в тяжелый сон без сновидений в тот же миг, когда голова его касалась подушки. Как-то раз он проснулся посреди ночи от странного чувства, взглянул на пыльное окошко под потолком и увидел, что все оно покрыто бесчисленным множеством ночных мотыльков. Мерцая в лунном свете, их крылья били по стеклу с едва слышным шорохом, похожим на шелест бумаги. В ту минуту Эггер решил, что появились они не просто так, но так и не понял, что предвещает это знамение, поэтому, закрыв глаза, постарался снова заснуть.

«Это всего лишь мотыльки, – думал он, – глупые маленькие ночные мотыльки».

А когда проснулся рано утром, мотыльки уже исчезли.

Несколько недель Эггер провел в деревне, которая, насколько это возможно, оправилась от последствий лавины, а потом двинулся дальше. Он старался не смотреть в сторону своего участка, не ходить на кладбище и даже не сидеть на той маленькой скамейке из березы. Он отправился в путь, опять висел целыми днями в люльке среди гор, а времена года в долинах под ним сменяли друг друга, как цветные картинки, ни о чем не напоминая, не имея к нему никакого отношения. Позже о годах после лавины Эггер вспоминал как о времени пустом и безмолвном, которое очень медленно, едва заметно, вновь наполнялось жизнью.