Бруно Апиц - Повести и рассказы писателей ГДР. Том I

Оставшиеся в живых искали укрытия, только один хотел бежать. Прыгая с высоты, он потерял равновесие, перевернулся и затих навсегда. Холлерер подумал: «Мейергофер Мартин, жаль, он был лучший среди них, поступал всегда честно, может быть, он не хотел стрелять, может быть…» Пули жужжали, как разъяренные шмели, шипели в снегу, сплющивались о камни. Они задевали Холлерера, обжигая его, и только один раз, когда он неосторожно повернулся, пуля вонзилась в тело. Он заметил карабкавшуюся вверх фигуру и выстрелил. Человек рухнул, он долго боролся с неведомой, но страшной силой, которая прижала его к мерзлой земле, тяжелого, одеревенелого. Последние двое не осмеливались двинуться ни вперед, ни назад: впереди был Холлерер, позади — Вайс, угрожавший им автоматом. Холлерер переменил место, выстрелил, прыгнул вперед и снова выстрелил, истратив последний заряд. Опять в него попала пуля. Он вздрогнул.

— Цельтесь лучше! — с издевкой крикнул он, обращаясь к мертвым.

Они считали, что Холлерер, как баран, позволит повести себя на убой, все лишь во имя одного слова — «камрад», что за это слово «камрад» он даст себя повесить. Они сами были виноваты в своей смерти — слишком верили в глупость и трусость. Горше всего пожалуй — быть виновным в собственной смерти.

Он уничтожил их, но у него не было больше патронов, а Вайс подкарауливал его.

Ветер сбивал снег с высот, и снег этот, как прилив необъятного моря, вздыбил, казалось, всю вселенную. При такой погоде Холлерера было бы не сыскать. Но в то же время эта погода лишала беглеца надежды забрать боеприпасы убитых. Когда достаточно стемнело и он осмелился поползти вниз, снег уже похоронил под собою все.

Волны снега накатывались на беглеца, но он этого не чувствовал. Его куртка закостенела от мороза, на бровях повисли сосульки, подбородок от дыхания покрылся ледяной коркой, однако всего этого Холлерер не чувствовал. Он шел, оставляя позади себя узкую полоску крови, которую снег тут же заметал. Ему надо было во что бы то ни стало отыскать Вайса. Обер-егерь прятался под скалой у входа в перевал. И в этот раз, как всегда, он держался на заднем плане. Посылал на смерть других, не рискуя даже клочком собственной драгоценной шкуры. Можно было не сомневаться, что он соорудил стену из снега для защиты от пурги и, жуя паек, притаился в безопасности. Этот образ спокойного, притаившегося и после всех кровавых событий жующего свой паек Вайса подстегнул Холлерера. Заткнуть глотку Вайсу, заткнуть навсегда, навеки, аминь! Холлерер кощунствовал, но не сознавал этого. Он был христианин, полный незыблемой, слепой пуританской веры в справедливость на земле, в возмездие за грехи: око за око, зуб за зуб, кто поднимет меч…

Вьюга все еще не достигла апогея. Бесшумный танец белых дьяволов с минуты на минуту становился все более буйным. Холлерер пробирался вперед очень медленно. Мороз вонзался ему в лицо, мороз парализовал все его тело, пылал в легких, горел в жилах. Свежевыпавший снег был вязким, как ил, засасывал его ноги. Временами Холлерер проваливался в него по пояс. Его раны не были смертельны, но они все время открывались, ослабляя его, хотя кровь запеклась под твердой, как дерево, курткой, образовала корку и уже не оставляла следов. Порывы вьюги усиливались. Холлерер остановился, чтобы перевести дыхание. Кругом не видно ни зги, ничего, кроме беззвучного танца белых дьяволов. Где-то у подножия скалы притаился Вайс и, вероятно, представлял себе, как он после вьюги вернется в роту: «Я уничтожил Холлерера!» — скажет он. «Он уничтожил меня без единого выстрела», — подумал беглец. Холлерер повернулся, подставил вьюге спину. Посмотрел на запад; там, в темноте, за двумя-тремя грядами гор проходила шведская граница. Надо только позволить вьюге гнать себя вперед, и он будет спасен. Надо только следить за тем, чтобы вьюга не обрушила на него со скал снежный ком или глыбу. Хотел бы он видеть тот патруль, который поймает его в такую непогоду, даже если он уже отправился за ним в погоню. А когда он, Холлерер, окажется в шведской деревушке, у людей, таких, как он сам, плевать ему тогда на всех пограничников и палачей на свете.

Лицо Холлерера, обожженное морозом, казалось черным среди белой тьмы. Беглец растер лицо снегом. Он сиял лед с бровей, оттаял его с подбородка теплом ладони. И повернулся спиной к границе, снова подставив лицо вьюге. Он карабкался вверх по ускользавшей под ногами бесконечной плоскости. Перед ним плыли очертания скалы, словно нырявшей в хороводе пляшущих белых дьяволов, словно тонувшей в этом ледяном беззвучном прибое. Снег под ногами беглеца становился тверже. Холлерер взобрался на массив. Теперь он больше не проваливался, но двигался очень медленно. Холлерер согнулся почти под прямым углом. Если он пытался выпрямиться, белые дьяволы безмолвно толкали его в прежнее положение.

Он снял со спины пустую, ненужную больше винтовку, оперся на нее и все же не мог больше сделать ни шага. Но где-то под ним находился Вайс. Холлерер повесил винтовку себе на грудь и пополз на животе по земле; ее ледяной холод пронизывал его все сильнее. Руки сквозь толстые рукавицы чувствовали под собой скалу. Не распрямляясь, он сделал поворот. Теперь вьюга хлестала его сбоку. Холлерер спрятал лицо от ветра. Двигаясь по обледенелой скале, он походил на огромного беспомощного червя. Его поле зрения было ограничено, он мог смотреть лишь вперед и скорее чувствовал, чем видел, где спуск. В одной из ложбинок Холлерер в изнеможении распластался на снегу, позволив ветру хлестать себя, и закоченевшими пальцами наскреб под снегом несколько кустиков брусники. Он утолил жажду красными мерзлыми ягодами. Теперь, впервые отдыхая после дикой травли, беглец почувствовал голод. Он вынул из мешка сухари, шоколад и жадно съел их. «Нет, Вайс не уйдет от меня». Черт возьми, если ему, Холлереру, суждено подохнуть, — а в том, что он подохнет, у него не было сомнения, — то и Вайс получит свое. Вайс — конченый человек, его песенка спета. И под этой главой наконец будет подведена черта. Но какова будет новая глава, кто начнет ее, и почему товарищи должны были всему верить? Господи! Ведь они одним выстрелом могли уничтожить Вайса, ведь Вайс был один против шести. Эти шестеро боялись его хнычущего голоса больше, чем смерти, которая их постигла. А он, Холлерер, разве он сам до этого часа не боялся Вайса больше смерти?

Холлерер сощурил глаза. Он вслушивался и всматривался в белую беззвучную беснующуюся тьму. Винтовка ерзала на его груди, он таскал ее с собой, пустую и ненужную. Шатаясь, Холлерер ковылял по краю скалы. Несколько раз он споткнулся и чуть было не сорвался в пропасть. Он мог продвигаться лишь очень медленно, вынужден был часто останавливаться, чтобы перевести дух и собраться с силами. Вместе с бурей беззвучно летели один за другим часы; когда белые дьяволы наконец угомонились, может, уже наступила полночь, а может, было и еще более позднее время. Холлерер выпрямился во весь рост и, стоя прямо, наслаждался отдыхом. Приложив ладонь ко лбу, обозревая даль, он мог видеть, как ласково прижимается тундра к пограничным горам, обнимает, окутывает их, влечет вниз, крепко держа в надежных и опасных объятиях, чтобы затем погубить в беспредельных болотах и пустынях. Там теперь спасение, будущее, новая глава. Последний отрезок пути Холлерер преодолеет, если уж он справился с самой смертью. В эту ночь, в эту пургу никто больше не станет его искать. Надо только идти все на юг. Да он и не может ошибиться, перевал широк, удобен, скоро начнется отлогий спуск. Все время вниз и только вниз, не карабкаться, не преодолевать препятствий, продовольствия хватит, пока он доберется до места, где будет в полной безопасности. Главное — продержаться. Теперь все становится просто и безопасно. Короткий отдых, и он поборет свою слабость. Необходимо как можно скорее вернуться к перевалу, к перевалу, где лежат мертвецы. Где мертвецы…