Бруно Апиц - Повести и рассказы писателей ГДР. Том I

— Глянь-ка, — сказал Цыпленок и ткнул Германа в бок, — хоровой кружок ему, видно, мерещится.

— При этакой тряске и язык откусить недолго, — проговорил Штакельбергер, словно оправдываясь в том, что не пел.

— Ну вот, доигрались, уже и рот закрыть нельзя, когда заблагорассудится, — проворчал Герман.

— Да пойте же, пойте, — ободрял их вюрцбуржец. Угрюмо глядя в пространство, он с пафосом продекламировал: «С песней на устах пойдем навстречу смерти». Он где-то вычитал эти слова, и они ему очень нравились. Вообще все страшное влекло его. Ребенком он часто убегал по вечерам из отцовской булочной на берег Майна, когда река, набухшая от талых вод, выходила из берегов. Бурлящий, засасывающий поток пугал его. Он, в сущности, боялся и сейчас. Но держался заносчиво и издевательски спросил: — Да вы, никак, полные штаны наложили?

Цыпленок хотел что-то ему возразить, но Герман предостерегающе покачал головой. Вюрцбуржец заметил это и бросил на Цыпленка яростный взгляд.

Ночь они провели в сарае, на краю горной деревушки. От растрескавшегося глиняного пола поднималась удушливая вонь. В ветвях деревьев завывал ветер, а из щелей между досками тянуло обжигающим холодом. У солдат не хватало одеял, а соломы раздобыть не удалось. Они мерзли, хоть и лежали, закутавшись в шинели, плотно прижавшись друг к другу.

Утром раздали боеприпасы. Туман густым слоем окутывал горы, а воздух был так насыщен влагой, что она мгновенно пропитывала все — и грубую ткань мундиров, и коричневые картонные коробки с патронными обоймами. Помимо девяноста патронов, каждый солдат получил еще по три ручных гранаты. Дело, видимо, предстояло нешуточное, и вюрцбуржец был далеко не так словоохотлив, как накануне. Впрочем, гранатных сумок на всех не хватило. Фельдфебель предложил было капитану, чтобы гранаты выдавались лишь тем солдатам, которым достались сумки. Но твердолобый командир роты настоял на своем: выдать каждому солдату по три ручных гранаты.

Значит, надо было подумать, как уложить эти игрушки; кто просунул их под портупею, кто прикрепил к ранцу. А потом зашагали дальше, в горы. Время от времени приходилось пробираться узкими лесными тропками, где можно было идти только гуськом. Дул сильный ветер, но день оставался хмурым. Наконец они заметили, что идут не в тумане, а в облаках, которые ветер гнал из долины в горы.

В это утро Штакельбергер собрался наконец отправить свое письмо, но фельдфебель огласил приказ, запрещавший солдатам писать письма вплоть до нового распоряжения. Штакельбергеру пришлось оставить свое письмо в кармане, где оно уже порядком измялось. Молодой крестьянин был сильно этим раздосадован; в письме он советовал брату повременить с продажей свиней. Он полагал, что, если будет война, цены обязательно поднимутся… И если ему уж суждено пострадать от этой проклятой войны, то надо бы, по крайней мере, помешать брату отдать свиней задаром; его злило, что теперь придется таскать этот добрый совет в кармане.

Позади Штакельбергера шел Цыпленок, а за ним — Герман.

Цыпленок чуть отстал от крестьянина и шепотом спросил, обернувшись назад:

— Как по-твоему, долго продлится эта война?

— Нет, — шепнул Герман, — здесь все скоро кончится.

— Что будешь делать? — спросил Цыпленок. По голосу чувствовалось, что он взволнован.

— Перебегу, как только случай представится.

Цыпленок обернулся и бросил на Германа изумленный, испуганный взгляд. Лицо Германа было спокойно. Он тихо сказал:

— Дело твое: можешь воевать за Гитлера, можешь подыхать за Гитлера. А я не собираюсь.

— Сбежишь, — прошептал Цыпленок. В голосе его слышалось разочарование.

— Сколько лет мы пикнуть боялись, ходили у них на поводу. Ну, это ладно! А теперь еще и кровь за них проливать? Нет, друг. Не выйдет!

— Сбежишь, — повторил упрямо Цыпленок.

— Туда, где сражаются против них, — шепнул Герман.

Ветка хлестнула Цыпленка по лицу. Он выругался, потом громко спросил:

— А что будет с твоей Эммой?

— А что ей сделается, — проворчал Герман, — мне теперь не до нее. Я могу поступать только так, как считаю правильным.

Они вышли на широкую просеку, звенья маршевой колонны сформировались снова. Цыпленок, весь красный, стоял между Штакельбергером и Германом, который шепнул ему:

— Если ты собираешься меня выдать…

От злости на глазах у Цыпленка выступили слезы.

Штакельбергер сказал:

— Я бы, пожалуй, подсобил, если бы тебе понадобилось печку перекладывать. У меня ведь опыт… Три раза перекладывали, правда, зря, ведь они сунули в дымоход войлочную шляпу… Большая была шляпа, как у гамбургских плотников.

На привале Цыпленок сел под деревом, совсем рядом с Германом. Он был очень взволнован их разговором и все порывался о чем-то спросить его. Цыпленок был набожным католиком и находил, что война противна учению Христа, хоть многие священники и считают ее необходимой. Но то, что задумал Герман, было в его глазах совершенно немыслимой выходкой.

Расспросить Германа ему, однако, не удалось. Длинный вюрцбуржец швырнул свой ранец на ранец часовщика и сам присел здесь же, внимательно прислушиваясь к разговору. Герман и Штакельбергер делились опытом: на что надо в первую очередь обратить внимание при перекладке печи.

С тех пор как они получили утром боеприпасы, вюрцбуржцу среди бела дня мерещились всякие страхи. Он злился на товарищей, которые не желали его знать. Особенную ярость вызывал у него Цыпленок, и сейчас, когда рядом лежал его ранец, он обдумывал, как бы насолить ветреному часовщику. Его черные глаза-пуговки были устремлены на небрежно уложенный ранец Цыпленка: все три гранаты были прикреплены под крышкой. Вюрцбуржец протянул руку и нащупал один из жестяных капсюлей. Он глянул на Цыпленка, который внимательно слушал Германа. А Герман говорил, что надо повыше ставить колосник, тогда воздушная тяга будет правильная.

— Печка должна не только гореть, но и жар держать, — заметил бережливый Штакельбергер.

Двумя пальцами Франц Ланге отвинтил жестяной защитный колпачок. Когда тот упал ему на ладонь, он засмеялся. Если унтер-офицер это заметит, уж он задаст Цыпленку перцу. Вюрцбуржец сунул колпачок в карман, потом, захватив свой ранец, перешел к другой группе.

Цыпленок собрался наконец расспросить Германа, но тот уже снова слушал Штакельбергера.

— Значит полбу [21] Полба — разновидность пшеницы. приходится отдавать всю до последнего зернышка, — жаловался крестьянин, — рапс, разумеется, тоже. Правда, на нашем поле он и родится неважно. Растет у нас и хмель. Раньше трактирщик сам занимался пивоварением, и у нас было свое пиво. А теперь приходится продавать и его для уплаты налогов. Что ж нам остается? Картофель, браток, картофель!