Бруно Апиц - Повести и рассказы писателей ГДР. Том I

— Пошел ты в задницу!

И в блиндаже опять воцарилась такая тишина, что можно было различить тончайшие переливы рулад, которые выводили спящие солдаты; снаружи доносился скрип мерзлого снега под сапогами часового. Пфанншмид только бросил злобно:

— Но, но, полегче, друг!

Однако, видно, и он уже напряженно вслушивался в ожесточенный пулеметный огонь соседней роты, расположенной слева, в глухие разрывы гранат и мин, в громкое уханье русских пушек… а потом затарахтели пулеметы и на их рубеже.

Если бы русские атаковали лишь в ожидаемом направлении, немцы бы выдержали оборону, но уже после короткого боя роту с левого фланга накрыли огнем, и телефонная связь с соседней ротой и батальонным штабом оборвалась. Началась сумятица. Ведь если это прорыв, то первая позиция уже сломлена. Впрочем, вскоре не осталось сомнений, что это именно так. Высланные вперед танки и артиллерия, наспех нагруженные грузовики возвращались назад и, не задерживаясь, проезжали дальше. Фланговый огонь русской полевой артиллерии и минометов становился плотнее, стараясь, очевидно, отрезать единственный путь к отступлению. Когда же рота Рамбаха тоже получила приказ оставить позиции, наступило полное смятение.

Лишь только заводили мотор на очередном грузовике, как его тут же облепляли люди, и так как из-за холодов и нехватки горючего много машин вышло из строя, отступление превратилось в паническое бегство. Рамбах едва держался на ногах. Жгучий мороз пробирал до костей, перехватывал дыхание, и он словно в тумане видел все, что происходило вокруг. Им владела одна-единственная мысль: только бы успеть выбраться, только бы не замерзнуть! Отшвырнув автомат, он уже в который раз пытался вскарабкаться на проезжавшие мимо орудия или транспортеры, которые останавливались, потому что впереди дорога была забита машинами. Но все попытки оказывались тщетными. Отступавшие солдаты отчаянно защищали свои места в машине. И Рамбах, словно гонимый какой-то чудодейственной силой, ковылял дальше, неотступно мучимый страхом, что сзади наедет танк или разорвется русский снаряд, — вон как они свистят вокруг, как вздымают из-под снега мерзлую землю, выбрасывают ее вверх гигантским фонтаном. Один из таких снежных фонтанов настиг Рамбаха и с такой силой швырнул оземь, что только резкая боль в плече привела его в сознание. Видимо, его ударило комом заледенелой земли; когда же он, выбравшись из-под снега, поднялся, ему стало так плохо, что его вырвало. Воющий ветер беспощадно хлестал его колким снегом. Обессиленный, почти теряя сознание, Рамбах споткнулся: об окостеневший труп солдата, чудовищно изувеченный гусеницами танка.

— Рамбах, ты? — вдруг услышал он. И тотчас узнал Кельмана.

— Я, дружище, — отозвался Рамбах, чувствуя, как новая снежная лавина обрушивается на него. И из последних сил выкрикнул в пургу: — Я больше не могу, Кельман. Все, мне конец.

— Ну, ну, еще не все потеряно, — подбадривал его Кельман, помогая выбраться из сугроба.

— Если мы не спрячемся где-нибудь, нам каюк.

Кельману казалось, что они находятся совсем неподалеку от конечной станции узкоколейки, а там наверняка есть дома.

— Авось наткнемся на них. Они тут рядом, пожалуй, чуть левее, где начинается лес… У меня есть немного сухарей, и спички найдутся.

Кельман тащил на себе свой автомат, да еще помогал Рамбаху идти вперед, и эта дружеская поддержка придавала Рамбаху силы, вселяла в него надежду. Он очень старался не слишком обременять Кельмана. Так они добрались до леса, где метель чувствовалась слабее. Следы колес еще довольно четко выделялись на снегу, и это помогало Кельману ориентироваться. После томительного блуждания по лесу, увязая в снегу, они наконец набрели на грубо сколоченный домишко. Не сорви с него ветер крыши и трубы, они бы прошли мимо, не заметив дома. У входа громоздились большие сугробы. С трудом они приоткрыли дверь, ровно настолько, чтобы вдвоем протиснуться внутрь.

Бумага, консервные банки, обрывки ремней и шпагата — все говорило о том, что дом покинули в лихорадочной спешке. На нарах лежали два старых соломенных тюфяка и одеяла, на стене болтался провод, на котором, по всей вероятности, висела телефонная трубка; посреди комнаты стоял большой стол, вокруг него несколько стульев и табуреток; была там даже чугунная печка.

— Вот и чудесно, — сказал Кельман, бегло оглядевшись вокруг. — По крайней мере, тут мы не замерзнем.

Он мигом скинул рюкзак, отыскал коробок, чиркнул спичкой. Вспыхнул огонек.

— Спасены! — торжествующе установил он. — Вот от таких мелочей и зависит подчас жизнь.

Рамбах повалился на нары. Он окончательно изнемог и, хоть был полон напряженного ожидания, сидел как парализованный, покуда Кельман расстилал его одеяла.

В доме стояла зловещая тишина, только слышались одиночные выстрелы.

— Если мы здесь останемся, нас определенно зацапают русские, — озабоченно произнес Рамбах, и это прозвучало комично, ибо весь вид его говорил о том, что он выдохся и больше не сможет сделать ни шагу.

— Давай-ка ложись и укройся потеплее, да не мешкай, не то вместо русских тебя дьявол зацапает, — отпарировал Кельман. — А если тем временем действительно придут русские, что ж, пусть приходят. Главное, не превратиться в мороженое мясо. Разве не так?

Рамбах промолчал, но про себя подумал, что, не будь Кельмана, он наверняка замерз бы уже где-нибудь, и, представив себе это, содрогнулся.

Меж тем Кельман, приготовив постель, сказал Рамбаху:

— Стягивай сапоги и ложись, а я натоплю пожарче.

С севера все еще доносилась артиллерийская стрельба, перебиваемая стрекотом пулеметов, но на дороге пальба постепенно стихала; видимо, отступление немецких частей, которые сумели прорвать окружение, завершилось. Лишь одиночные выстрелы время от времени нарушали тишину. Но в то мгновение, когда Рамбах забирался под одеяла, а Кельман запихивал в пылающую печурку обломки табурета, вблизи разорвался снаряд.

— Дружище, — простонал Рамбах, — они наводят по столбу дыма.

— Я уже подумал об этом, — невозмутимо отозвался Кельман. — Но разве в такую пургу дым увидишь! А без печки мы замерзнем, это уж точно.

Он явно наслаждался весело потрескивающим огоньком. Наполнив котелок снегом, поставил его на печь и слова вышел на улицу, чтобы осмотреть дверь. Она прилегала достаточно плотно и запиралась на крепкий засов. Кельман позатыкал тряпками щели в дверях и крошечном оконце. Маленькая печурка как-то сразу накалилась докрасна, и воздух согрелся поразительно быстро. А тут забулькала растопленная из снега вода. Заварив чай, Кельман подал Рамбаху горячее питье и несколько сухарей. Рамбах с аппетитом сгрыз сухари, выпил чай и сказал: