Бруно Апиц - Повести и рассказы писателей ГДР. Том I

— Я тоже не знаю, в кого надо стрелять… И чего ты суешься, ведь это тебя не касается? Постой, что там такое?

Через полуоткрытую дверь гаража им видна вся улица. И по этой улице галопом мчится верховой ординарец, так что из-под копыт только искры летят. Перед столбом с указанием: «В штаб стрелковой гвардейской кавалерийской дивизии» — он на миг осаживает коня, потом въезжает во двор.

Вскоре после этого раздаются резкие звуки трубы, подающей сигнал тревоги. В тихом местечке начинается волнение. Жители распахивают окна или выскакивают на крыльцо. Всюду видно, как солдаты торопливо собираются и спешат на место построения.

Отряд образовал каре, какой-то генерал, не слезая с коня, произносит речь.

— …И вот наконец после многих дней стыда и позора вспомнили об испытанных солдатах, а также о славных финляндских бойцах. Нас позвали, камрады, чтобы мы опять установили порядок и спокойствие. В минуту опасности не откажем отечеству в нашей помощи. Положение сейчас таково: красный полицей-президент Эйхгорн, который за разбой был смещен Советом народных уполномоченных, отказывается вместе со своими соучастниками покинуть полицей-президиум и призывает на помощь спартаковцев. Либкнехт занял «газетный квартал» и государственную типографию, а красные матросы, конечно, тоже там. Помогут только наши пробивные силы. — При этом он показывает на подъехавшие минометы.

— Нужно раз и навсегда с этим покончить, камрады! Покончить со всей бандой Советов. Покончить и с Исполнительным советом, который в первые же недели пустил по ветру не меньше восьмисот миллионов. И прежде всего покончить с этим Либкнехтом, которому платят русские! Покончить и с этой Люксембург, которая нахально спит в кровати императрицы. Покончить, говорю… раз и навсегда!

В Штеглице, на углу Шлоссштрассе и Альбрехтштрассе, обосновался полковой оркестр. Он играет веселые мотивы, а мимо дефилируют длинные колонны пехоты, артиллерии, минометов и обозы. Густые ряды хорошо одетой публики образуют вдоль улиц плотные шпалеры. Машут шляпами, платками, всюду радостные лица, подзадоривающие взгляды. Раздают даже подарки.

— Милые юноши, верните нам как можно скорее нашего дорогого кайзера! — кричит одетая в старинное национальное платье дама, а на глазах у нее блестят слезы.

— Все будет сделано, мамаша, — отвечает Мазила, который шагает в ряду перед Паулем. Мазила едва сдерживает свою радость, что скоро можно будет пощелкать из винтовки. Сосед укоризненно толкает его в бок.

— Слушай, про кайзера ведь ничего не написано, мы должны только позаботиться о порядка и спокойствии!

— А вы что, уже заговорили, как спартаковцы? — останавливает их унтер-офицер.

— Спартаковцев к ногтю, — хрюкает Мазила.

Сердце Пауля Кегеля бьется сильнее от гордости, что вот он марширует в строю в стальном шлеме и с винтовкой на плече. Приветливые взгляды хорошеньких молодых девушек он относит исключительно на свой счет.

Наконец и он стал кем-то. Все дурацкие мысли о том, что он оставил позади, и о том, что ждет его завтра, тонут в пьянящей музыке марша:

В тот же день первые лучи зари едва освещают Шлоссплац: из ворот манежа под предводительством матросов выходит вооруженный отряд рабочих. У них серьезные, исхудавшие лица, одеты они в потертые пальто и куртки и выцветшие военные мундиры, оружие не чищено, порой висит на бечевках. Из рваных карманов выглядывают ручные гранаты. С сумрачным и решительным выражением на лицах маршируют они сквозь серый сумрак январского утра.

— Куда же мы идем? — спрашивает правофланговый передней группы.

— В типографию Бюксенштейна на Фридрихштрассе, — следует ответ матроса Фите Мэнке.

— Порядок… Взять ногу, товарищи! — командует, обернувшись, инструментальщик Вильгельм Кегель.

В течение дня колонки для афиш и стены домов встревоженного города обрастают плакатами, которые в зависимости от района очень отличаются друг от друга:

Все это можно прочесть в северной, восточной и южной частях города.

Однако на западе и юго-западе повсюду расклеены гигантские плакаты с изображением отвратительного чудовища. «Защищайте свой дом и свой очаг от большевизма!» — кричат большие красные буквы. Это плакаты антибольшевистской лиги. На других плакатах Берлинский совет горожан призывает вступать в ряды отрядов гражданской обороны, людей вербуют в новые добровольческие корпуса «Овен», «Рейнгардт» и другие. И во всех районах города вывешиваются следующие извещения:

«Стрелковая гвардейская кавалерийская дивизия вступила в Берлин. Берлинцы! Дивизия обещает вам, что не покинет столицу, пока порядок не будет полностью восстановлен».

Обычно столь изысканный вестибюль отеля «Эдем», что возле зоопарка, вечером 15 января полон небывалой, непрерывной суеты.

Гражданские посетители этой гигантской гостиницы совершенно оттеснены военными всех рангов и чинов. У офицеров и солдат белые нарукавные повязки, такие же повязки отрядов гражданской обороны украшают и многих штатских. Мимо проносят ящики с патронами, полковое имущество, буханки хлеба. Рядом со столиком портье пирамидой составлены ружья. На одну из мраморных нимф нацепили пояс с патронами и стальной шлем. Перед вращающейся дверью установлен ручной пулемет, здесь же его прислуга и часовой, задерживающий каждого входящего.

Когда возле низкого кресла, где сидит полный пожилой господин, ставят огнемет, господин нервозно вскакивает.

— Не волнуйтесь, он не начнет действовать, пока мы не захотим, — успокаивает его командир отряда.

— Ну что ж, теперь «Спартаку», наверное, скоро крышка? — спрашивает толстяк и протягивает солдатам туго набитый сигаретами портсигар. — Давно пора! Угощайтесь, камрады, такие хорошие вам не каждый день будут предлагать, — великодушно добавляет он.

Озабоченно смотрит управляющий отелем на следы, которые тяжелые солдатские сапоги оставляют на дорогом ковре. И вдруг бросается к молодому долговязому офицеру, только что вошедшему через вращающуюся дверь.

— Я капитан Пабст!.. Мои комнаты готовы? — спрашивает офицер фатоватым, надменным тоном.

— Так точно, гостиная, спальня и ванная, как господин капитан приказали. Фридрих, ключи от номера шестьсот шестьдесят шесть — шестьдесят семь. Если господин капитан разрешит… я пройду вперед.

Почтительно согнувшись, подходит портье:

— Час тому назад господину капитану принесли письмо.

Не поблагодарив, офицер сует письмо в карман и мимо вытянувшихся по стойке «смирно» солдат шествует к лифту.