Михаил Попов - На кресах всходних

Когда душевно перебаламученная, одновременно и радостная, и озабоченная, и недовольная толпа выливалась наружу, многие, если не все, участники «конференции» имели возможность полюбоваться интересным зрелищем. Возле местного колодца (глубокого, с воротом и цепью) у длинной черной машины стоял черный районный персонаж с загадочными полномочиями и беседовал с Витольдом Ромуальдовичем Порхневичем.

О чем они говорили — не секрет. Райкому поставлена была задача срочно дать четыреста подвод с лошадьми и к ним по два копача с лопатами на возведение военной фортификации в районе, что ли, Большой Берестовицы. Ждать, пока новорожденный «совет» примет меры, у товарища уполномоченного, фамилия его была под цвет лысины — Маслов, не имелось в запасе ни дня. И он обратился к политически чуждому, но способному организационно элементу. Порхневичи и Гуриновичи должны были выдать не менее тридцати подвод.

«Делегаты» стояли, разинув рты, в тридцати шагах, на той стороне площади. Маслов улыбался Витольду Ромуальдовичу и даже похлопывал его большой бледной лапой по предплечью — ни дать ни взять приятели. А между тем уполномоченный улыбался угрожающе и объяснял, кто и как быстро займется товарищем Порхневичем, если он не окажет нужную подмогу властям. Витольд Ромуальдович понимал: угроза не пустая, и в уме уже прикидывал, какие дворы расстанутся с подводами уже завтра поутру.

Маслов сел в машину и уехал.

Витольд Ромуальдович, так и не глянув на застывшую народную толпу, сел в коляску и уехал в обратном направлении. Один в район, другой в глушь.

Александр Северинович, стоя на крыльце «школы», окруженный уже появившимися прихлебателями, процедил вслед своему все еще богатому родственнику:

— Ничога, мы ще покатаемся на ваших колясках.

Потом обвел взглядом ближайших своих, кто-то поднес огонь к его цигарке и игриво поинтересовался:

— А, хлопцы, покатаемся?

Поощрительный, но неопределенный гомон был ему ответом. Трудно было так сразу настроиться на слишком уж новую жизнь. Жили себе, жили, а тут вдруг главный — дед Сашка.

Подошел Сивенков, шагов за пять до крыльца снял шапку, ветерок шевелил на круглой голове редкие белые волосы. Сивенков облетал, как одуванчик, не залысинами и макушками, а редел равномерно.

— А, Савельич, — покровительственно выдохнул ему дым в физиономию председатель.

Товарищ управляющий чуть заметно прищурился и предложил откушать у него во флигеле, тут от школы гуриновичской до Дворца и версты хорошей не будет, а чтобы не пешком идти — телега со снятыми бортами: садись бочком — и поехали вместе со всем составом Совета.

Шукеть тут же громко отказался, максимально громко, чтобы расходящимся делегатам было слышно — он не одобряет этого якшанья с остатками старой власти. «Вы бы хоть тайком пили сегодня!» Неверо проскрипел, что поедет, но только если его забросят потом далее, до Новосад, поясницу ломит и в глазах темно — надо полагать, от невероятного политического взлета.

Целогуз, Дубовик, сам Сивенков и еще пара «активистов», в которых новый председатель желал иметь опору в своей будущей деятельности, курили справа от крыльца.

Цыдик, Строд, Гордиевский, Саванец и другие мужики, в основном гуриновичские, медлили за куревом слева от крыльца. После появления Сивенкова всем было ясно: обманули — да только как вышло обмануть их, мозговитых вроде, тертых дядек, этому болтливому пьянчужке?

Подъезжая к дому, Витольд Ромуальдович издалека заметил, что у ворот, на скамейке, сколоченной во времена еще деда Северина, сидит целая шайка незнакомого народа. Кто? Откуда? Свои ни за что бы не стали так сидеть. Как? А с выжидающим таким видом. Гости? Откуда и какие? И главное — зачем? Время не для гостей, хотя настроение у Витольда было неплохое. Можно было сказать, что прошло все как по маслу, а как набрать двадцать подвод, он уже придумал. Можно на радостях и откупорить… Стоп! Да кто это?!

Очень давно Витольд не видел этой башки, длинной, как вертикально поставленный кабачок, и рот, двигающий только нижней губой вверх-вниз. Здислав Лелевич. Рядом пара баб, да, верно, это и не бабы, если по старой мерке — пани Лелевич и дочка, панночка Лелевич, и другой узколицый — наверно, брат, тот самый Анджей, вместе с главным Лелевичем перевернутый у церкви в незапамятные времена, и еще панская мелюзга. Одним словом — все семейство недоброжелателя сидит теперь у ворот дома Порхневичей с запуганным, несчастным, на все готовым видом.

Витольд Ромуальдович притормозил — чего это происходит? Вот уж откуда не звали, не ждали! Он остался сидеть в коляске в пяти шагах от стоящих в ряд враждебных своих соотечественников. В приоткрытую створку ворот было видно Гражину с большим стеклянным парадным кувшином в руках — в нем ставили пиво на праздничный стол, — выбегала поить вельможных.

Витольд поигрывал плеткой по голенищу сапога, она словно повторяла движение хозяйской мысли, шевелилась каким-то ироническим манером.

Общее статичное молчание затягивалось. Витольд уже догадался — ни в коем случае ему нельзя заговорить самому. В эти длинные молчаливые мгновения он может с полным своим удовольствием тешиться картиной полного падения своего ядовитого ворога.

Лелевичи вдруг не сговариваясь — а может, и была какая-то заранее условленная команда — рухнули перед не снизошедшим с коляски Витольдом на утоптанный снег, почему-то совместно выдохнув при этом, так что получился заметный клуб пара.

Главный Лелевич еще и опустил голову на грудь.

Да, Витольд понял, в чем дело, да и понимать тут было нечего. Большевики с довольно большой старательностью просеивали кресы на предмет выявления лиц, тяготеющих к прежнему режиму. Тех, кто при вступлении Красной армии в города сбивался в ватаги и пытался отстреливаться из револьверов и дробовиков по русским танкам, быстренько пускали в расход. Брали полицейских, стражников коронных, чиновную чернь и т. п. Тихим дали попрятаться. И Лелевичи, скорее всего, отсиживались у кого-нибудь из родственников в лесничестве или у знакомых где-нибудь. Когда стало известно, что придут и там поискать, всем семейством бросились перепрятываться. Дела, должно быть, совсем худые, коли дошло до того, чтобы Лелевичу просить о подмоге Порхневича.

— Поляк да поможет поляку в горестный час! — сказал Здислав.

То есть Лелевичи признали его, Порхневича, подлинным поляком.

— Встаньте! — скомандовал Витольд, сам сходя с коляски. Вошел во двор, Гражина уже, оказывается, что-то там накрыла и постелила, если что: места-то много, чего там.

Витольд недовольно помотал головой. Ему хотелось выпить, но пить с Лелевичем и его братом — ни малейшего желания. Весь нектар молчаливого куража над поверженным в прах недоброжелателем он уже снял, сидя в коляске. Теперь предстояло слушать слезливые или, наоборот, гонорливые россказни про приключения семейства в последние месяцы. Нет уж.