Татьяна Булатова - Большое сердце маленькой женщины

– С ума сошла?! – возразил муж, заподозрив, что слышит Танькин бред, но спорить не стал: а вдруг и правда последняя воля, тогда отказывать нельзя.

Пиво Танька только пригубила, рыбный плавник вывернула и долго держала во рту, причмокивая. Все последующие сутки она спала, а еще через день отказалась от кабинета и объявила о прекращении своей деятельности. Она поняла, что в следующий раз может просто не восстановиться.

– Вот и хорошо, – поддержали ее близкие, наивно полагая, что та сдержит свое обещание, ограничившись безвозмездной помощью родным и друзьям. Егорова тоже так думала, но был и ТОТ, кто «думал» иначе. Точнее – располагал. И воле ЕГО Танька подчинялась неукоснительно, только теперь происходило это не конвеерным способом, а от случая к случаю, как она любила говаривать, «по спросу-запросу». Поэтому Егорова никогда не бралась за лечение, если не получала благословения свыше.

На Илью оно, кстати, тоже было дадено. О том, что они с Русецким встретятся, Танька знала всегда, именно поэтому она с такой готовностью приняла предложение прийти на встречу с одноклассниками, хотя их коллективный образ давно стерся из ее памяти. А вот Илья, похоже, застрял там навечно. Егорова знала, что жизнь у него не сложилась, но в глубине души продолжала надеяться на то, что, может, все обошлось, попались ему на пути добрые люди, способные протянуть руку помощи… Надеялась, но сама себе не верила, иначе бы не звал, не являлся ночами, не стоял бы у края могилы, озираясь по сторонам: шагнуть – не шагнуть…

«Стой!» – кричала Егорова Рузвельту, пытаясь схватить того за руку, но не могла дотянуться, за Ильей стоял Другой, вязкий, непроницаемый для смертных, и с каждым днем он становился все больше, все сильнее… «Пора», – подгоняла себя Танька, но обязательно что-то не складывалось, не склеивалось. «Не пускают», – вздыхала Егорова и отступалась. Значит, не время. А потом оказалось в самый раз.

Как Русецкий вошел в кафе, Егорова не видела, но то, что он здесь, почувствовала сразу же. Танька нашла его безошибочно: он сидел за дальним концом стола, на отшибе, гость второго сорта, приглашенный из жалости. Еле вытерпела, чтобы не броситься сразу, боялась напугать – столько лет не виделись.

– Узнаешь? – только и спросила она, сделав все возможное, чтобы не задрожал голос от нахлынувшей радости.

– Узнаю, – ответил Илья, и в Егоровой все оборвалось: не узнал, не помнит, забыл, выбросил из памяти, как ненужную квитанцию.

«Не сдамся!» – приказала она себе и отчеканила «Эм и Же держали землю на вожже».

Эту фразу Танька повторяла весь вечер, как заклинание. Она была ее охранной грамотой, пропуском в мир детства, дружбы, а может быть, и первой любви. Или точнее – несостоявшейся первой любви.

Мысли о ней заставили Егорову вспомнить и слова матери, и бегство Рузвельта на заднюю парту, и летний день возле реки, после которого все оборвалось, словно и не существовало. «А ведь мог бы… – подумала Танька, но тут же сама себя остановила: – Не мог. Заказано». Егорова думала, что давно смирилась с этой несправедливостью, а оказалось, что в глубине сердца все еще жила крохотная обида на судьбу, на Илью, да что там говорить – и на себя саму, что не осмелилась, не нашла, не подсказала, не спасла…

«Глупости это все!» – вздыхала Танька, сидя за кухонным столом и уставившись в одну точку. Урчал забравшийся на колени кот, догорала свеча, Егорова ждала рассвета. А он все не наступал и не наступал: время остановилось. Танька просто ненавидела эти минуты, измерявшиеся часами, ибо знала: возникают они в исключительных случаях, когда даже наверху точно не знают – к добру ли, к худу ли. Вот и сегодня ей словно давали право выбора: подумай, может, не стоит, может, ну его, жила же без него столько лет и дальше жить будешь…

«Решила уже!» – твердо сказала себе Танька и аккуратно сняла Кузю с колен. Кот неодобрительно уставился на хозяйку.

– А ну, отвернись! – шикнула на него Егорова и снова посмотрела на часы. «Ровно пять минут до звонка будильника», – молниеносно определила она, открыла дверцу холодильника, и недолго думая, выставила на стол маленькую кастрюльку с отварной рыбой. Кузя навострил уши.

– Жрать хочешь, скотина? – ласково обратилась Танька к коту и потянулась за миской. Кузя снисходительно мяукнул, но предложенную рыбу есть не стал. Пару раз потерся о хозяйские ноги и запрыгнул на подоконник. Егорова послушно распахнула форточку, кот выбрался на улицу.

– Проводила? – послышался у нее за спиной голос мужа, Танька обернулась. – Ты как вчера? Нормально сходила?

– Нормально, – буркнула Егорова, лихорадочно соображая, что можно рассказать о вчерашней встрече одноклассников.

– Где гуляли?

Танька ответила. На этом разговор и закончился. Пока накрывала на стол, с грустью думала о том, что отношения с мужем стали совсем другими, не теми, что раньше. И, возможно, причина не в нем, а в ней, точнее, в ее вечном отсутствии. И вроде бы рядом, и вроде бы вместе, за одним столом, а на самом деле – мысли далеко, вокруг чужих людей вьются, покоя не дают.

«Вроде как между нами всегда стоит кто-нибудь», – вспомнились ей слова мужа. Когда-то они казались ей обидными, несправедливыми, а потом все поменялось. И Танька была вынуждена признать правоту своих близких, абсолютно справедливо упрекавших ее в том, что всю свою жизнь она посвятила чужим людям. «Хотя никто тебя об этом не просил», – выкрикнула однажды старшая дочь, а младшая за ней повторила. И напрасно в тот момент Егорова смотрела на мужа, ища поддержки: ничего не сказал – ни да, ни нет. «Значит, согласен», – догадалась Танька и приняла как должное: в словах близких была своя правда. А у нее? Разве не было?!

«Была! Точнее – есть», – угрюмо пробормотала себе под нос Егорова и, решив не мешать дочери и мужу настраиваться на рабочий лад, ушла в спальню. Ложиться показалось бессмысленным: сна уже ни в одном глазу, но она тем не менее прилегла, постоянно прислушиваясь к тому, что происходит в квартире. Дождавшись, когда щелкнул замок входной двери, Танька вскочила, вывернула заветный ящик комода, достала перевязанные бечевками свечи, две стальных рамки, бумажную икону Спасителя и алюминиевый крестик на шелковой веревочке. Все это Егорова тщательно упаковала, сложила в сумку и вынесла к порогу, так и не сняв ночной рубашки. Начался второй этап сборов. В огромный походный рюкзак Егорова утрамбовала банки с разнообразными домашними заготовками и несколько пакетов с крупами. Туда же отправилось несколько кусков хозяйственного мыла и две снятые с вешалки мужних рубашки. Только потом Егорова отправилась под душ, предварительно натеревшись влажной солью. Под водой стояла долго, словно собираясь с мыслями. Да что там говорить, и с силами тоже.