Илья Казаков - Девушка за спиной [сборник]

– У меня твой томик Довлатова. Я сейчас отдам, чтобы не было повода зайти.

– Хочешь – заходи, – равнодушно бросил Сергей.

И я еле удержался от смешка.

Я был в её глазах джентльменом. Поэтому мне опять пришлось тащить её чемодан.

– Спасибо, – сказала она у двери и поцеловала в щеку. Опасно так поцеловала, в сантиметре от губ. – Зайдешь за книгой?

Я зашел. Она жила с родителями, хотя ей было уже за тридцать. Обои, мебель – всё было однозначно родительское. На стене висела её школьная фотография, очевидно с Первого сентября.

– Ну что? – спросил Сергей. – Попросила тебя позвонить, чтобы посоветоваться, как ей быть дальше?

– Нет, – сказал я. И соврал.

Я зажег свечку. Заварил чай. Без света сидеть на кухне было уютнее. Спросил:

– Есть хочешь?

– Хочу, – сказал он.

– А выпить?

Он поморщился.

– Вот точно нет.

– Почему?

– Во-первых, нет драмы, – сказал он. – Во-вторых, в отпуске перебрал. В первый же вечер. Всё включено, алкоголь неплохой, но дешевый. Вот и накидался вином.

– Красным? – спросил я.

– Белым.

– Зря, – сказал я. – От белого похмелье тяжелее.

Он оторвался от тарелки, посмотрел на меня внимательно.

– Тоже было?

– Было.

– Тогда ты меня понимаешь. Я перебрал. Точнее – очень перебрал. Еще в самолете понял, что глупость сделал.

– В какой момент? – спросил я.

– Когда она петь начала. И я понял, что меня это раздражает. Первый день вместе, а она уже меня раздражает.

– Я тебе говорил, – не удержался и сказал я. – С твоей раздражительностью надо аккуратнее в этих вопросах быть.

Сергей после развода стал перфекционистом. Считал, что раз потерял столько лет, больше ошибаться нельзя. Стал разборчивым. На мой взгляд – чересчур.

– Вечером у бассейна праздник, – продолжил он. – С аниматорами и танцами живота. Ей весело, мне тошно. Сижу у бара и думаю: «Две недели, с ума сойти». А она пританцовывает, подпевает. Ну, я и накидался. – Подумал и сказал с отвращением: – Мальвазией.

Я смотрел на него и видел бар, бассейн, веселящийся народ и его, придавленного всем этим.

– Ночью такой вертолет начался, – сказал он, – еле до туалета дополз. Рвало до утра. Глоток воды выпью – и опять наизнанку. Два дня в номере лежал. Думал, сдохну.

– А она? – проявил я интерес.

– Она? Подругам начала с утра звонить. При мне. Звонит, рассказывает и хохочет. Как же я её ненавидел.

– Я бы улетел, – сказал я. – Или в другой отель переехал.

– Я хотел, – вздохнул он. – Пришел в себя, говорю: «Вот ваучер, вот трансфер. А я поехал».

– Почему остался? – спросил я.

– Она заплакала. Сказала, что я козёл и сволочь, если её бросить хочу. Потому что если я её сюда привез, то должен с ней и вернуться.

Я удивился.

– На слабó тебя взяли?

– Взяли, – сказал он.

– И как же вы десять дней в одном номере жили? – спросил я.

– Жили как-то, – произнес он.

– Нет, ты и близко не козёл и не сволочь, – сказал я.

Он посмотрел на меня. Мой дорогой школьный друг, совершенно запутавшийся в личной жизни.

– Ты дуралей.

– Ты что, хочешь сказать, что мне не с этой надо было ехать, а с предыдущей? – спросил он неуверенно.

– Ну точно дуралей, – сказал я.

Я что-то читал в телефоне. Развлекательно-бессмысленное, но смешное. Народа в вагоне было немного. Я по возможности предпочитаю именно такие электрички. Сидел ближе к тамбуру, но не на приграничных к нему лавках.

Мне предлагали пройти тест «Кем ты был в прошлой жизни». Это было не интересно. Во-первых, в прошлые жизни я не верил. А во-вторых, я уже проходил этот тест в институте и очень расстроился. Потому что обложка брошюры сулила воспоминания о том, как я был Цезарем, Буддой или Клеопатрой, а я, честно ответив на все вопросы, оказался бывшим выпрямителем рыболовных крючков. Это было как-то унизительно. Хотя и объясняло мое полное равнодушие к рыбалке, что зимней, что летней. Столько лет выпрямлять рыболовные крючки, чтобы в следующем воплощении захотеть вновь иметь дело со снастями, сетями, удочкой – фу, увольте.

Я не стал кликать на ссылку с тестом, закрыл ее и по привычке задумался. «Прошлые жизни, – говорил я сам себе, – откуда у людей тяга к подобной ерунде? Или любовь к предсказаниям будущего? Живешь, так и живи себе без этой тройной философии. А то прошлая жизнь, будущая… На эту тогда времени просто не останется – либо старые долги закрывать, либо о будущих думать».

Вагонные двери открылись. Вошел мужчина с тяжелой сумкой в руке. Остановился, чуть не дойдя до моей лавки. И уставился на меня тяжелым взглядом. Было в нем что-то от Довлатова – взъерошенность, одиночество, готовность пойти на конфликт и одновременно некая одухотворенность в горящем взгляде.

Я напрягся. Я такие знакомства не любил. Был один жизненный опыт, когда я подрабатывал в студенчестве охранником и отказался выпить вечером со сменщиком. Любителем рыбалки, между прочим. Он выпил бутылку один, запивая водку «Фантой». Потом вышел и вернулся с ружьем. Навел на меня и сказал, что я его очень сильно обидел – и зря.

У него тоже были густые кудри, усы и одухотворенное после пол-литра безумие в глазах. И очень странная особенность организма – я его несколько раз ударил тяжелым ботинком по лицу, а наутро у него не было ни одного синяка. И он вообще ничего не помнил и всё удивлялся, почему у него связаны руки? Фамилия у него была Прошкин, и она ему как-то очень шла.

– Мы больше в этот мир не попадем! – сказал мне адресно этот не вполне Довлатов.

Я даже не успел обрадоваться, хотя было чему. Лучше всего было бы, чтобы он не то что в этот мир, а в этот вагон больше не попадал. Смущало только это его «мы». Он смотрел на меня, я ждал продолжения его слов – и косился на сумку. Там могло быть что угодно, от топора до ящика для сбора пожертвований на сиротский приют.

– Не встретимся с друзьями за столом! – сказал он. С вызовом и нарастающим трагизмом.

«А что, если это террорист-смертник?» – подумал я.

Меня смущали его сандалии. Серые дешевые носки и сандалии. Это было слишком несерьезно для террориста. Но его лицо было не вполне славянским. А глаза горели каким-то нездоровым огоньком, предвестником беды.

– Цените ж каждое мгновенье! – воскликнул он.

Народ в вагоне был инертен. «Идиоты, – думал я. – Спят всю жизнь, с открытыми глазами. Так и погибнут, ничего не поняв».

– Его не встретишь никогда потом! – сказал не Довлатов.

И резко сунул руку в сумку.

Я похолодел. Сжался.

Он вытащил книгу и потряс ею над головой.

– Омар Хайям, таинственный поэт Востока! – Достал другую. – Марина Цветаева, трагическая поэтесса. Все по сто рублей.

Поднял сумку и пошел, трагически пошатываясь в такт электричке.