Александр Проханов - Скорость тьмы [Истребитель]

Ольга Дмитриевна остановилась на палубе, ухватившись за хромированный поручень. Ратников вошел в рубку, встал перед приборной доской, на которой горели циферблаты, пламенел огненными пятнами экран радара, высвечивая контуры берегов. Повернул ключ зажигания, наполнив корпус катера могучими биениями, глубинным рокотом двух запущенных двигателей. Осторожно маневрируя, наполняя воду бурлением, медленно отошел от причала. Провел катер мимо заостренных корпусов и ажурных рубок. Скользнул в горловину затона и, прибавив скорость, рывком толкнул катер в сияющий разлив, чувствуя, как отпрянули берег, яхты, застывший на пирсе капитан, далекие очертания шлюзов. Вместе с ними стала отлетать, удаляться его прежняя жизнь, а новая, еще не наступившая, сияла туманным разливом, таинственно переливалась, мерцала бескрайними водами, из которых ввысь поднимался чуть различимый столб света.

Ольга Дмитриевна, едва вошел в ее музейный уголок порывистый, сумрачно нелюбезный человек, вывел ее на крыльцо каменного терема, усадил в замшевую глубину автомобиля, — вся онемела, затихла и затаилась. И пока пересекали Волгу под железными арками моста, проезжали дамбу с мучнисто-белым зданием электростанции, приближались к заливу, усеянному белыми, словно чайки, катерами и яхтами, — она пугливо сжалась, не размышляла, не чувствовала, словно жизнь оцепенела в ней. И когда ступила на палубу драгоценного ковчега с приборами, стеклянными окнами, полутемными каютами, в которых виднелись диваны, ковры и подушки, — она запрещала себе думать и чувствовать, словно боялась неосторожной мыслью прервать этот сон, взволнованной мыслью спугнуть наваждение. И только когда блистающая громада катера, в рокотах и биениях, вышла на простор, и свежий ветер охватил ее, сжал в тугих объятьях, окружил холодом, силой, бушующими порывами, она очнулась, прозрела и восхитилась. И в ее восхищенном сознании мелькнуло: «Я это знала… Ждала… Верила, что чудо случится…»

Она не могла объяснить, в чем чудо. В том ли, что отвергнувший ее человек, причинивший ей боль, снова вернулся, будто с опозданием услышал ее зов. В том ли, что ее выхватили из заточения и бурей перенесли в этот простор, на эти сияющие воды, в потоки волшебного струящегося света. Или в том, что ее жизнь, после безумных превращений и горьких разочарований, остановилась в волжском городке, притаилась в горестном ожидании, но вдруг, пол часа назад, стремительно рванулась вперед, суля неописуемую, непостижимую долю. Она стояла на палубе, удерживая на плечах рвущуюся шаль. Катер плугами распахивал, выворачивал на обе стороны тяжелую воду. Стеклянная гладь шумно распадалась, пенилась, кипящая бахрома расходилась широким клином. Пахло свежестью, рыбьей молокой, далекими лесными берегами, и она повторяла: «Я знала… Ждала…»

— Видите остров? — Ратников оставил управление, включил автоматику и вышел на палубу, указывая на изумрудный, выступавший из воды бугор, — Называется остров Бубновый. Говорят, здесь жила старуха — ведьма, которая страсть как любила в карты играть. К ней заехал волжский купец, всю ночь резались в «дурака», и она проиграла остров купцу. А чтобы не платить за проигрыш, превратила купца в бубнового короля. Вот такая легенда.

Она провожала уплывающий остров, который превращался в зеленое полупрозрачное облако. Старалась понять, в предчувствии чего так волнуется ее сердце, какие тайные зовы доносятся из водных разливов, из какой глубины восходит к небу далекий столб света.

— Ветряно, возьмите куртку, — он подал ей нейлоновую телогрейку с цветным клеймом на груди. Принял от нее шаль, помог надеть куртку. Она благодарно повела плечами, чувствуя, как тело погрузилось в теплую мягкость. Вода была сизой, стеклянной. Катер поднимал прозрачный бурун, который превращался в белую, пробегавшую вдоль борта пену, и эта пена вливалась у кормы в зеленый, разъятый винтами провал.

— Сейчас будет дождь с грозой, — он указал на тучу, ронявшую в воду серые нити и мерцавшие ртутные отблески. Вернулся в рубку, встал к штурвалу. Она осталась на палубе, чувствуя, как налетает влажная тьма и начинает хлестать дождь. В воде появились ямы, ветер отрывал от волн белые злые гребни, и в лиловую воду падали хрустящие молнии. Катер промчался сквозь огненный треск, секущие струи. Оставил позади туманную тьму и вышел на бирюзу, над которой выгибалась радуга, нежная и летучая, из разноцветной пыльцы.

Она стояла на мокрой палубе, чувствуя сквозь теплую куртку давление ветра, от которого туманились глаза. Далекие воды сливались с небом, словно море уходило ввысь, и катер начинал подниматься по восходящей дуге и летел. Она вдруг испытала легчайшее прикосновение, будто в сердце пролилась теплая струйка нежности и волнения. Кто-то невидимый прикоснулся к ее груди губами и осторожно дул, наполняя радостью, предвкушением непостижимого счастья. Природа счастья была необъяснима. Была разлита среди вод и небес, присутствовала в радуге, в сверкающих водяных потоках, которые извергались на поверхность, похожие на стеклянные чаши, выносили из глубин свет и благоухание. Казалось, со дна бьют могучие фонтаны, переливаясь драгоценным блеском.

Море кругом трепетало, играло, меняло цвет. Становилось нежно-зеленым и серебристым, словно в нем летели бесчисленные рыбьи стаи, брызгали плавниками. Розовело и волновалось, будто из глубины поднимались праздничные фонари, их носили кругами, и вода была цвета вишни. Или вдруг возникала пленительная, с переливом, лазурь, от которой душу охватывало ликованье и молитвенный восторг, когда смотришь на икону, на голубых, белокрылых ангелов с золотыми кругами вокруг наклоненных голов. Это ощущенье иконы, возникнув, не пропадало, будто огромный многоцветный образ поднялся со дна моря, проглядывал из вод. Она мысленно, с бессловесной молитвой, целовала этот образ, и каждый поцелуй дарил все больше счастья.

— Подходим к Молоде, — сквозь открытую дверь рубки произнес Ратников, стоя перед черным экраном, на котором горели золотые пятна островов, далеких берегов, золотистые метины невидимых лодок.

Под водой была заповедная страна, ее прародина, райская обитель, из которой излетела ее душа, носилась неприкаянная по свету и теперь возвращалась к родным пределам. Это Молода посылала из пучины волшебные лучи, подносила к ее губам чудотворный образ, увлекала ее в райскую обитель. Ольга Дмитриевна улыбалась, шептала, тянулась губами к лазурным переливам, серебряным всплескам, к прозрачным лучам, излетавшим из вод, словно там было невидимое, негасимое солнце, озарявшее бессмертную жизнь.

— Вот здесь был город Молода, — Ратников сбавил ход. Катер, тихо стуча, проплывал мимо ржавого бакена, на котором масляной краской была выведена цифра «2». На бакене сидела большая чайка, смотрела на катер желтым глазом. — А вон колокольня.