Михаил Рощин - На сером в яблоках коне

Она стояла выше их всех на две ступеньки, в руках у нее была хозяйственная клетчатая сумка, а в ней бидон, и вот она этой сумкой с бидоном и хлопнула Барабана по голове. На том все и кончилось. Смешно.

Но Котька, конечно, ей очень нравился. И никогда в жизни она не забудет тот вечер — это уже позже, — когда во дворе играли в волейбол, не через сетку, а в кружок, и Котька все время подавал мяч только ей, а она только ему, а потом они сидели на этих высоко наложенных железках, из которых сделали ограду — как раз тогда обносили двор новой железной оградой, — и ели мороженое. Котька сбегал и сам купил мороженое, себе — эскимо, а ей — в вафельном стаканчике. Даже жалко было его есть, хотелось хоть стаканчик оставить на память.

Они сидели вдвоем, все ребята со двора побежали на сквер, а они остались, и вечер стоял такой чудесный, теплый, все окна на всех четырех этажах открыты во двор, а Котька ей, как товарищу, говорил, что собирается подавать в техникум, — как раз закончил седьмой класс, была весна… Они и мороженое съели давно, и стемнело, в окнах загорался свет, а по-прежнему сидели, и казалось, еще долго-долго могут сидеть, но Вика появилась в окне кухни и крикнула протяжно на весь двор: «Малютка-а, домо-ой!»

Потом Котькин отец поехал работать в другой город, в Семипалатинск, и Котька уехал. Он обещал написать письмо, но так и не написал, и вот уже прошло сто лет с тех пор. Даже Барабан, хотя у него все такие же толстые красные щеки, за которые он получил свое прозвище, вырос совсем, стрижется под ежик и курит вовсю, как большой. Да, сто лет прошло. У Лены осталась только нежность к городу Семипалатинску.

У самой двери, уже нажимая на звонок, она опять вспомнила про двойку и про Алешу, нахмурилась и приготовилась быть такою, какой всегда бывает, когда у них Алеша.

Дверь открыли сразу. Вика. Румяная, глаза блестят, напудренная, духами пахнет, в своем лохматом зеленом клетчатом костюме и желтой кофте.

— А… это ты… — сказала разочарованно и сразу пошла назад в комнату.

Лена хмыкнула, бросила под вешалку, на калоши, папку и нарочно повесила свое пальто на Викино — голубое с белым воротником (как только можно ходить в таком попугайском пальто?). Она сразу, не глядя на вешалку, поняла, что Алеши еще нет.

С Алешей Вика познакомилась этим летом, в доме отдыха, в Пестово. Сначала она только без конца рассказывала об Алеше: какой он красивый, какие у него ресницы, как он не любит носить галстук, и что он на последнем курсе в энергетическом и уже бывал в Братске и на других знаменитых гидростанциях. По телефону Алеша всегда говорил очень вежливо: «Будьте добры, попросите, пожалуйста, если можно, Викторию…»

Лена ничему не верила: что он красивый и про Братск. Вика наговорит. Ей просто замуж скорей хочется. «Он такой милый, такой симпатичный, такой деликатный», — твердила она в прошлом году про своего Петра Петровича, а пришел худенький, с завязанным горлом, в очках, напился у деда на дне рождения и разбил окно в кухне.

Однажды, во время какой-то ссоры, Лена крикнула вдруг сестре — да с такой злостью крикнула, сама от себя не ожидала, — что та женихов ловит. Вика ей чуть глаза не выцарапала, а потом рыдала целый час. Лена тогда прощения просила и сама заревела, ей жалко Вику стало, но вообще-то, если по правде, ведь так оно и есть! Вика два года назад закончила педагогический, по распределению не поехала, год сидела дома, а теперь работает только три дня в неделю, и у нее одно на уме, это уж точно. Даже Маринка понимает. А поди скажи.

Но потом Алеша пришел к ним и правда оказался красивый и без галстука, очень веселый, и эти его смешные ресницы. И тогда она сразу… Что сразу, ничего сразу, и вообще все это глупости. Просто он очень хороший человек, он как старший брат, Лене всегда хотелось, чтобы вместо Вики у нее был старший брат.

— Ах, это ты, Малютка? Ну, что в школе?

Это мама. Она проходит из комнаты в кухню с чашками от сервиза и вот так, проходя, спрашивает, что в школе. Знала бы она. На маме тоже ее единственное парадное черное платье с большим кружевным воротником — такие носили, наверное, еще девяносто пять лет назад. Видно, что она только что причесалась, туго заплела и уложила на затылке косу. Как будто Алеше все это нужно, их наряды, их сервизные чашки, он же совсем не такой человек, ему все это, наверное, в тягость — просто стыдно, честное слово.

— Малютка-а! Деточка-а!

Это мама из кухни. Лена не выдержала и вдруг заорала:

— Сколько просить! Не называйте меня этой дурацкой Малюткой! Какая я, черт возьми, Малютка!

— О-о! — простонала мама в кухне, а Вика — Лена еще не успела рта закрыть — явилась на пороге:

— Не смей орать! Сколько вот, лучше скажи, тебя просить, чтобы ты не грубила маме? Что ты орешь, как бык?

Она пришивала к груди на кофту букетик тряпичных фиалок (тоже цветы!), изогнувшись, откусила нитку и потому, что Лена дернула плечом и хотела уйти, закричала страдальчески, как будто от себя что-то откусила:

— Господи, что ты за существо! Откуда это хамство!

— И не слушай! — противным голосом ответила Лена. — Я вообще не с тобой говорю. Подумаешь! Ушко девическое в завиточках-волосках! Ты у нас зато очень вежливая. Сю-сю-сю, му-сю-сю…

— Ну, знаешь! Да ты просто идиотка какая-то!

— А ты… ты… знаешь, кто ты?

— Лена! Вика! — закричала, выбегая из кухни, мама. — О боже!

Белка, маленькая, белая, уже пожилая, с зажелтевшей шерстью собачонка, забилась под тахту и оттуда, из комнаты затявкала. Дед с газетой в руках высунулся из спальни, глянул поверх очков и быстро скрылся, затворив за собой дверь. Вика двинулась к Лене, отстраняя маму, а Лена скрестила на груди руки и, усмехаясь, ждала. Неизвестно, чем бы все кончилось, но тут раздался как раз звонок — длинный и два коротких. Алеша!

— Ну вот, всегда так! — Вика едва не всхлипнула. С ненавистью взглянула на Лену, метнулась к зеркалу, поправила свой букетик на груди и полетела к двери.

Мама, поджав губы, тоже недовольно посмотрела на Лену и топнула на Белку — та устремилась в прихожую. Лена быстро пошла в комнату и слышала, как Вика поет ласковым, интеллигентным голосом, каким разговаривает только по телефону:

— Да-да, Алеша, ну конечно, входи, пожалуйста!

Слава богу, хоть на «ты» стала называть, а то «вы» да «вы» — просто слушать было невозможно.

Лена подхватила на руки Белку и вошла в спальню к деду.

Она немного постояла просто так, глядя в окно, поглаживая Белку. Часто стал ходить Алеша, частенько. Чем все это кончится? Недели две назад Маринка на уроке взяла у нее зачем-то историю, учебник, открыла — там на одной странице, сверху вниз, на полях, большими буквами синими чернилами было написано: «АЛЕША». Лена даже не помнила, когда написала. Задумалась как-нибудь и машинально написала. Маринка увидела и с испугом на нее вытаращилась. А у Лены щекам горячо стало, она выхватила книжку, как дура, захлопнула. Надо бы сделать безразличный вид, а она как дура, просто как дура.