Ольга Февралёва - Происхождение боли

Эксперт сгофрировал лоб, задумался, пальцами в тёпло-белой перчатке бережно поглаживая автограф по полям, разглядывая буквы. Макс пытался узнать, понятен ли этому человеку текст, и склонялся к положительному ответу. Тут даже не нужно было быть телепатом: лицо эксперта побледнело, осунулось; он протяжно выдохнул, наскоро заглянул в альбом с наклеенными фрагментами рукописей, спросил у Макса (тут же почувствовавшего себя на грани провала) удостоверение личности и составил надлежащую справку с печатью.

— Бедняга, — оглядываясь на его дверь с улицы, как-то совестливо даже промолвил Эмиль.

— … Почему его не удивил мой титул? Разве курьер от издательства может быть графом?

— Запросто. Есть у нас один фрукт — Фелисьен Верну его зовут. А в паспорте у него написано: «маркиз де ля Верней».

— Безобразие!.. Вы обещали вознаграждение от некоего Дориа, следовательно ему на днях придёт счёт…

— Да пёс с ним. Выкрутится.

Макс повёл нового знакомого с собой на улицу Мантихор, где Эмиль живо поучаствовал в торге и выбил свой полтинник сверху сразу предложенных букинистом шестисот франков.

Прощаясь, Макс протянул сотенную купюру.

— Спасибо. Привет Эжену, — ответил Эмиль просто и кивнул с весёлой улыбкой.

Вот каких лиц давно, а может и никогда не видел Макс…

В половине шестого было уже темно. Макс спешил домой, надеясь, что ужин детей оправдает продажу бесценной рукописи. Улица же мучила его — фонари напоминали подожжённые леса… Чтоб упокоиться, глубокий интеллектуал втолковывал себе, что источником света может быть почти любой газ, нефть и её производные, в теории — электричество, так что скармливать огню древесину слишком глупо. Грезя о превращении всех видов энергии в световую, он взошёл на шестой этаж, открыл дверь, шагнул в чёрную комнату и увидел в тускло-сизой раме окна силуэт человека, склонённого над книгой.

— Эй! — окликнул Макс, — Брось — ты же ничего не видишь.

— Буквы горят…

— Не выдумывай.

Эжен вздохнул, закрыл книгу ((Макс сразу понял, какую)) и повернул голову — то ли к вошедшему, то ли на улицу и тяжело молчал.

— Ты, стало быть, действительно так сжился с тьмой, что…

Голос Макса трепетал и глох.

— У тебя, — проговорил наконец Эжен, — бывало так…: читаешь, и кажется, будто это о тебе?

Макс положил на диван куль с едой, вслепую взял с каминной полки спички, чиркнул, поднёс к свечам…

— Всем случается находить свои черты в литературных героях, или черты героев — в себе…

— Я не о том. Я сказал: о тебе— о тебе самом, именно о тебе, и ни о ком больше!

— Хм, какая редкая форма паранойи… Нет, не припомню…

— А у меня постоянно.

— Ловишь себя на том, что копируешь поступки каких-то персонажей?

— Нет! Как ты не понимаешь!? Это же я сам. Я уже совершил эти поступки раньше…

— …То есть книги повествуют тебе о твоём прошлом?

— Вроде того.

— Это мешает?

— Ещё как!

— Почему?

— Потому что это были преступления! Я никогда бы ничего подобного не сделал сейчас!.. Но прошлого уже не изменить… Все, что я могу — это стараться не повторить… Но возможно ли? Кажется, оно живёт, растёт само по себе… и настигает меня, рвётся в моё настоящее, хочет целиком меня поработить, стать моим будущим… и вечным… Сегодня оно вдруг оказалось очень близко…Может, у меня просто-напросто едет крыша?… Ты не представляешь, как бы я хотел оказаться обычным психом, не знающим, кто он такой!..

Лицо Эжена было всё-таки обращено к стеклу, и он мог рассматривать себя, как в зеркале. Он видел на своей шее ожерелье из язычков пламени, а на щеках — капли нового дождя.

Макс, ничего не говоря, вынул из его рук книгу и спрятал её куда-то под стол, потом осторожно потрепал Эжена по перевёрнутой ладони:

— Проблема может быть и не в тебе, а в самих книгах. Среди них много порченых, проклятых и запретных. Первые искажают мышление читателя, поражают его душу недугами; вторые обязывают его к каким-то поступкам под угрозой смерти и страшных несчастий; третьи — … их просто ни в коем случае нельзя открывать, иначе в опасности окажется нечто большее, чем покой, здоровье и жизнь одного человека.

— Каждая книга кем-то написана. И о ком-то. И проклял её тоже кто-то. Твоё содомское чтиво писала чья-то рука. Её владелец жил, как каждый из нас, видел то же небо… Как это понять!?

— Я не хочу об этом говорить. У меня был удачный день: я пообщался с симпатичны малым — этим твоим Эмилем Блонде — и выручил больше пятисот франков, купил еды. Сейчас мы будем ужинать. Ты успел познакомиться с детьми?

— Нет. Они сидели, запершись.

— Тогда я их позову, а ты разложи тут всё. Если не трудно.

Эжен глянул недовольно, но, когда Макс вышел, быстро и красиво подготовил стол к трапезе. Еда была проста: сыр, оливки, яблоки, булка, тюбик какого-то соуса, пучок петрушки, небольшой кусок окорока, бутылка портвейна. У Эжена заныл живот; в этом ощущении не было ничего похожего на аппетит. Он взял яблоко, задумался о чём-то, отложил его, вообразил, как разламывает хлеб, и тут вернулся Макс, ведущий за собой Полину и Жоржа. У обоих малышей была очень белая кожа и светлые глаза, но девочка унаследовала от матери чёрные волосы и брови, а мальчик, как и отец, казался настоящим альбиносом. Дети поздоровались тихо, без улыбок. Жорж почти не поднимал головы и еле шевелил губами. Эжен боялся, что они напомнят ему его младших сестёр и братьев, но ничего подобного не произошло. Растиньяки были смуглы и бойки, смотрели прямо в лица. Все, кроме самого Эжена.

Полина позволила усадить себя на колени Максу, Жорж достался Эжену.

Макс как-то притих при детях. Он очищал и резал на дольки яблоко, сосредоточенно глядя на свои руки.

— Я не хочу есть с тобой из одной тарелки, — сказал Жорж, — Мне нужна своя.

— Вот она перед тобой. Я обойдусь. Я не голоден.

— Ещё чего, — проворчал Макс, — Ешь. Вот, — протянул две дольки яблока.

— Мне бы лучше горло промочить…

Макс нехотя откупорил бутылку и небрежно плеснул по двум бокалам, бросил, поднимая свой:

— За мёртвых.

Эжен жадно влил вино в рот, надув щёки, и потом с трёх глотков отправил в нутро; откусил яблока, но не зажевал, а просто спрятал у языка.

Макса в тайне выворачивало от таких манер.

Жорж с трудом управлялся большой и тяжёлой для него вилкой, ковыряя ломтик мяса. Взрослый сосед по мере сноровки помогал ему ножом. Они немного развлеклись этой вознёй. Мальчик невзначай вскинул на Эжена светлые, как лёд, глаза, усталые и грустные, словно о чём-то просящие. Эжен тихо погладил его по голове и улыбнулся.

Макс видел это, и его руки наливались холодным железом, приборы скользили в них; но он не обнаружил своей ревности и продолжал ухаживать за дочерью.