Свейдн Бергсвейнссон - Рыбаки уходят в море… Исландская новелла

— Послушай, — обратился к нему борец за справедливость, — ты понимаешь, что вдохновение твое уже на исходе? Ты похож на человека, который объезжает молодого коня. Превратив животное в послушный автомат, он сразу начинает считать себя лучше других.

Писатель привык сохранять терпение, однако высокомерно прищурил один глаз и, улыбнувшись, ответил одним-единственным словом:

— Неужели?

— Твои книги печатаются большими тиражами, я знаю. Но где твое мастерство, где вдохновение? Да и может ли быть иначе? Ведь у тебя одна цель — заполучить побольше читателей.

— Если ты пытаешься оскорбить меня, это бесполезно. Меня может оскорбить лишь тот, кого я уважаю, — ответил писатель.

— Меня не интересует, кого ты уважаешь, а кого не уважаешь. Но если ты претендуешь на то, чтобы я уважал твою писанину, это должны быть произведения, способные поднимать душу над мещанской серостью.

— Может, по-твоему, надо писать то, чего никто не захочет читать? — спросил писатель.

— Прочти хоть раз то, что ты написал, повинуясь внутренней потребности. И убедишься, что твоя внутренняя потребность не лишена торговой смекалки, она направляет твою писанину по пути, который привлекает множество глупых читателей, а до мастерства ей и дела нет.

— Ты не имеешь ни малейшего понятия о том, что такое литература, мой смелый друг.

— Может быть, но знаешь ли ты…

— Будь здоров! — И писатель большими шагами поспешил прочь.

Правдолюбец огляделся. Поблизости не было никого, кроме рабочего, который в одиночку трудился над фундаментом дома.

Правдолюбец сказал ему:

— Не думай, что ты лучше этого несчастного министра и всех остальных, которые живут на этой улице и мнят себя важными птицами. Ты смотришь на них с почтением. И если б ты получил образование и занял высокий пост, ты стал бы точно таким же, как они, хвастать тебе нечем. Разве только тем, что тебя вечно надувают и обманывают.

— Что за чушь ты мелешь, приятель? — спросил рабочий. — Пытаешься меня оскорбить, что ли?

В эта время в дверях своего дома на другой стороне улицы появился пастор. В правой руке у него была сумка с пустыми молочными бутылками, в левой — трость. Полное лицо пастора выражало безмятежный покой. Правдолюбец бросился через дорогу: разговор с пастором мог принести больше пользы.

— Привет, пастор, — сказал он.

— Господь послал нам замечательный день, — ответил пастор. В лице у этого прихожанина он заметил кое-что странное.

— Вот именно. Похоже, ты веришь, что он вмешивается в эти дела. Как будто ему больше нечем заниматься. Вам, пасторам, мало того, что вы морочите голову темным людям, вы и себя тоже обманываете.

Пастор поменял руки, взяв сумку с бутылками в левую, а трость — в правую. Эти слова не могли прийтись ему по нраву.

— Что тебе надо, добрый человек?

А тот продолжал:

— Пасторы вроде тебя — типичный образец ханжи. Они думают, что могут учить людей, как надо себя вести. Естественно, вы не против, чтобы другие вели себя пристойно. Вера без дела мертва, сказано в Писании. А как это выполняется? Приведи мне хоть один пример. Ты живешь в хорошем доме с дорогой обстановкой. А в то же время жизнь твоей бездомной паствы с каждым днем становится все более трудной и безысходной. Но разве Иисус Христос, чьим слугой ты себя считаешь, не сказал, чтобы имеющий два рубашки отдал одну тому, у кого нет ни одной? По какому праву ты живешь в роскоши, когда собратья твои, рожденные в бедных лачугах, обречены на болезни только потому, что лишены нормального жилища?

— Что за странные речи? Так может говорить только умалишенный, — перебил его пастор.

Но правдолюбец не унимался:

— По сравнению со своими голодающими собратьями ты живешь в недопустимой роскоши. Для здорового образа жизни достаточно и половины того, что ты сжираешь ежедневно. Стыдись, пастор! Какое ты имеешь право на такую жизнь, когда собратьям твоим на этой горестной земле суждено голодать? Неужели в глазах бога ты более достоин, чем они?

— Ты нездоров, мой друг, — сказал пастор. — Так не следует разговаривать с людьми.

— И к тому же ты пьешь водку! — заявил странный субъект.

— Если я и пью, то в меру, — в замешательстве ответил пастор.

— С твоей точки зрения, может, и в меру. Но это ничего не меняет. Ты ведь запрещаешь людям пить алкогольные напитки.

— Но кто же ты, присвоивший себе право судить других? — с обидой спросил пастор.

Правдолюбец не позволил сбить себя этим вопросом.

— Пастор, который серьезно относится к своим обязанностям и печется о благе рода людского… есть, наверно, и такие… должен всеми силами бороться против самого страшного преступления — войны. Пастор должен призывать людей бороться против войны, должен клеймить ее сторонников, должен лечь поперек улицы в знак протеста, его первое и последнее слово с церковной кафедры должно быть направлено против войны, а иначе он просто лицемер, дурак или недотепа. И не больше.

— Какой бессмысленный вздор, — сказал пастор, почуяв неладное.

Рабочий на фундаменте отложил инструменты и подошел к ним. Пастор просиял, словно с плеч у него свалилась тяжелая ноша.

— Добрый день, добрый день, — ответил он на приветствие рабочего и прибавил, понизив голос: — Будь добр, проводи этого человека домой, ему нельзя здесь оставаться. По-моему, он живет тут поблизости. Я, к сожалению, занят.

И он засеменил дальше, за молоком. До него, очевидно, не доходило, что он оказывает медвежью услугу своей жене, еще более тучной, чем он, освобождая ее от этой работы.

— Ну что, парень, — покровительственно сказал рабочий, — решил, что тебе дозволено скандалить на улице и оскорблять невинных и всеми уважаемых граждан?

Правдолюбец долго не отвечал ему, глядя вслед пастору. Потом наконец спросил:

— Невинных? Где ты видишь невинных?

— Да все, кто ведет себя как порядочные люди. Слушай, идем ко мне на фундамент, поговорим там. Мне нельзя отлучаться с рабочего места.

Бок о бок они медленно перешли через улицу, рабочий внимательно поглядел на правдолюбца.

— О чем ты толковал с пастором? — спросил он.

— Пытался сказать ему правду. — Неожиданно голос правдолюбца зазвучал робко. — Хотел объяснить ему, что он должен стать другим, чтобы иметь право учить тебя… или меня.

— Напрасный труд, — насмешливо заметил рабочий.

— А я что говорил? — сказал чудак, и его поведение мгновенно изменилось, и голос вновь обрел прежнюю страстность.

— Ты и меня стыдил.

— Факты, голые факты, — продолжал правдолюбец прежним тоном. — Ты, как ничтожный крот, копаешься в фундаменте их очага. Смотришь на них с почтением, потому что не знаешь, каковы они на самом деле. Ты строго судишь за пороки своих собратьев, тех, что послабее, хотя на их месте, при их каторжном труде и отсутствии воспитания, ты был бы нисколько не лучше. Но ты их судишь. Ты классический пример ничтожества.