Джанет Уинтерсон - Не только апельсины [litres]

– Рекламный щит – моя идея! – с гордостью повторяла она всем и каждому. – Поэтому мне его и носить.

По части листовок мы неплохо продвинулись: у нас было три обращения прямо на улице, и несколько человек пообещали вернуться вечером.

– До вечера все свободны, – объявил пастор.

– Как насчет зоопарка? – с надеждой спросила Мэй. – Хочу на мартышек посмотреть.

– Она пойдет со мной на башню, – чопорно объявила мама, – там выставка фотографий великих кинозвезд.

– Пойду прогуляюсь по набережной, – сказала я им обеим и ушла.

Кэти сидела в шезлонге, и Кэти смотрела на солнце.

Кэти ела мороженое, и было ясно, что с ней будет весело.

– Привет. – Я села рядом. – Ты здесь в отпуске?

– Нет, я живу поблизости. Сюда приехала на трамвае, но, возможно, вернусь и вечером тоже.

– У вас своя церковь есть?

– Нет. Мы живем в Освальдтвистле, в церковь нам надо ехать на автобусе.

– Значит, будем видеться.

Ее взгляд задержался на мне на секунду, и я решила, что будет лучше вернуться в шатер…

Это была славная неделя. Многие души, которые обрели Господа, жили рядом с нашей главной церковью, а те, что приехали издалека, получили рекомендательные письма в ближайшие дома собраний. В последний день нашей кампании мы устроили на пляже благодарственный молебен под открытым небом, что было бы идеальным завершением, если бы миссис Ротуэлл не ушла пообщаться с Духом. Она была старой и глухой и так увлеклась, что не заметила, как начался прилив.

– Все на месте? – Пастор пересчитал нас по головам, когда мы садились в автобус. – У кого знамя?

– У меня! – крикнула Мэй.

– Так все тут? – спросил Фред, наш наемный водитель.

– За исключением миссис Ротуэлл. – Элис указала на пустое место.

Мы огляделись по сторонам и только чудом успели заметить, что миссис Ротуэлл машет руками, погружаясь в волны.

– Она машет? – с тревогой поинтересовалась Мэй.

– Скорее тонет! – воскликнул Фред, срывая пиджак и галстук. – Не волнуйтесь, я уйму медалей в юности получил.

И он бросился за буйки. Пастор немедленно возглавил всеобщую молитву, а миссис Уайт запела гимн «Есть у нас якорь». Не успели мы дойти до третьего куплета, как появился Фред с миссис Ротуэлл через плечо.

– У нее исподнее видно, Фред, – пожурила моя мама, деликатно одергивая юбки женщины.

– Плевать на ее исподнее! Как насчет моих замшевых ботинок?

Синие замшевые ботинки совсем раскисли.

– Она еще с нами? – нетерпеливо прервал пастор.

– О да, о да! – взвыла миссис Ротуэлл откуда-то из-за поясницы Фреда. – Я думала, на сей раз я пребуду во славе.

– Но вы же подавали сигналы о помощи!

– Нет, я махала на прощание.

– Я же сказала, что она машет.

– Дайте ей кто-нибудь полотенце, – приказал пастор. – И пусть этот бедняга отвезет нас домой.

Фред забрался в автобус, хлюпая ботинками и бормоча что-то про компенсацию и про то, какого черта он вообще трудился. Автобус выпустил облако выхлопных газов, и мы отъехали.

Праздник урожая наступил и прошел, а мама собрала рекордное количество консервов для Военного буфета, и еще уйма осталась, чтобы раздать бедным. Не всех запасы порадовали.

– Зачем мне четыре банки вишни в сиропе и чилима в рассоле? – ворчала слепая Нелли, пока мой папа нес ее продуктовую сумку. – В старые времена мы получали хлеб, и фрукты, и несколько вкусных картофелин в придачу. Новомодные штучки, вот что это такое.

Когда мама об этом услышала, то пришла в ярость и вычеркнула Нелли из своего молитвенного списка. Зато папа внес ее в свой, так что она ничего не потеряла. Потом, когда поднялся ветер и ночи сделались длиннее, мы обратились мыслями к Рождеству Христову: к тому, как лучше донести до паствы и язычников его смысл. Мы, как обычно, собирались принять участие в вертепном действе в городской ратуше и собраться под языческой елью, чтобы петь рождественские хоралы. Это подразумевало регулярные репетиции с Армией спасения, что всегда было проблемой: те, кто у нас играл на бубнах, вечно сбивались с ритма. В нынешнем году генерал Армии спасения предложил нам ограничиться только пением.

– Да там же говорится, что надо издавать звуки радости! – напомнила ему Мэй.

Тогда генерал рискнул и предложил толковать девяносто восьмой псалом не так буквально, но его идея вызвала всеобщее возмущение. Во-первых, это было ересью. Во-вторых, это было бестактно. В-третьих, это внесло раскол в наши ряды. Одни сочли его предложение разумным, другие обиделись. Мы спорили, пока не пришло время пить чай с печеньем, тогда генерал принял собственное решение: любой, кто хочет играть на бубне, может делать это в своей собственной церкви, но не на его репетициях и не во время самого пения хоралов.

– Тогда я, пожалуй, пойду, – сказала Мэй.

Мы переглянулись.

– Мы все пойдем, – сказала я генералу. – Спасибо за чай.

На веранде ассамблеи квакеров мы застали Мэй в слезах.

– Ну же, милочка, не надо. – Кто-то обнял ее за плечи. – Это все пустяки.

– А я ведь так трудилась! – рыдала Мэй.

– Это же Армия спасения, не обращай внимания.

– Пойдемте ко мне домой, – предложила миссис Уайт, – составим план.

Тем вечером у миссис Уйат мы были уверены, что нас направляет Господь, сестринский хор и хор мужских голосов объединятся, и мы займем свое место в городской ратуше и даже пойдем по дорогам большим и малым, то есть по шоссе и переулкам. У нас были четверо музыкантов с бубнами (все прошли выучку у Мэй), мои гитара и мандолина и, возможно, гармоника моей мамы, если не слишком похолодает.

– И вообще трубачи нам без надобности!

Следующей проблемой стало написание сценария для рождественской постановки. Голосованием решили, что писать будет моя мама – благодаря ее образованности.

– Она по цифрам просто дока! Такую голову еще поискать! – с восхищением сказала Мэй.

Моя мама покраснела, сказала, что никак не может, и, разумеется, согласилась. Она купила бумагу для печатной машинки и новый словарь и велела нам с отцом перебиваться жареным хлебом и яйцами, как сможем, – ей, мол, нужно трудиться на благо Господа. Весь следующий день она писала и вздыхала в гостиной в окружении сэндвичей с сыром и изображений Вифлеема зимой. В четыре часа она сунула мне в руки пухлый конверт и велела послать его авиапочтой.

– Сегодня последний почтовый день для пастора Спрэтта. – И на том ушла.

Я была слишком поглощена воскресной школой, а еще преподавала в классе Библии церковную доктрину, поэтому мало обращала внимания на маму. С самого своего обращения летом Кэти начала ходить в нашу церковь, что стало для меня глотком живительного воздуха. Она помогала мне и часто печатала мои письма для окружного информационного бюллетеня. Я целую вечность не видела оранжевого демона, поэтому считала, что моя жизнь вошла в нормальную колею.