Джанет Уинтерсон - Не только апельсины [litres]

Скоро настало воскресенье – день вертепного представления. Дети репетировали уже несколько недель, а мой отец смастерил декорации. Мама надела новую шляпку. Я сидела рядом с Кэти, мы обе держали доски с подсказками. В церковь набились язычники, пришедшие посмотреть, как выступят их чада. Пришла даже миссис Аркрайт из Фэктори-Боттомз. «Маленький ослик» прошел без сучка без задоринки и следующая сценка тоже. «На постоялом дворе нет мест» шла своим чередом, как вдруг боковая дверь открылась и кто-то, стараясь не шуметь, проскользнул внутрь. Я прищурилась в темноте, силуэт показался мне знакомым.

– Ах, Иосиф, нам придется спать в стойле!

Что-то в том, как она сидела…

– Не волнуйся, Мария, остальным тоже несладко.

Ореол волос становился все более четким, потому что пастухи бегали по церкви со своими фонарями.

Последнее, что я явственно расслышала тем вечером, было «не страшись, я несу тебе благую весть». В заднем ряду сидела Мелани.

Как только служба закончилась, я оставила маму наслаждаться триумфом и пошла домой. Я дрожала от страха. Для меня Мелани была мертва. Никто о ней не упоминал, и ее мать никогда не ходила в церковь, так что незачем было вспоминать. В девять часов в дверь постучали. Я знала, кто это, но, молясь, чтобы это были рождественские певцы, все равно пошла открывать, приготовив несколько монеток по пенни.

– Привет, – сказала она. – Можно войти?

Я отступила, давая ей пройти. Она прибавила в весе и выглядела совершенно безмятежной. Следующие полчаса она болтала о своей учебе, о друзьях, о планах на каникулы. Не хотела бы я как-нибудь пойти с ней гулять?

Нет.

Она сказала, что ее мама намеревается скоро переехать, далеко-далеко на юг. Больше Мелани не будет жить позади электростанции. Мне бы стоило зайти попрощаться с ее мамой.

Нет.

Наконец она надела перчатки и берет и на прощание коснулась моей щеки губами. Я ничего не почувствовала. Но когда она ушла, я подтянула колени к подбородку и попросила Господа даровать мне свободу.

К счастью, дел было невпроворот. На следующий день предстояло петь у ратуши хоралы – если Армия спасения не вмешается. Поначалу все шло великолепно. Мэй прикупила новых ленточек для своего бубна, а мама играла на губной гармонике под огромным зеленым зонтиком, который нам одолжили в Ассоциации христианских рыбарей.

– Как насчет «Остролиста и плюща»?

– Слишком языческий.

– Как насчет «Мы, три волхва»?

– Тогда ты начинай.

И мы начали. В тот день мы собрали огромную толпу. Кое-кто пришел посмеяться, но большинство бросали в банку пожертвования и подпевали тем хоралам, которые сами знали. Я увидела Мелани с букетиком омелы. Она помахала мне им над головами зевак, но я сделала вид, будто не замечаю. Потом объявилась Армия спасения и начала расставлять свои пюпитры. Даже принесли барабан. Люди ждали, что будет дальше, и, разумеется, уже через десять минут зазвучали распеваемые во всю глотку два разных хорала одновременно. Моя мама надувала щеки, как могла, а Мэй била в бубен так, что порвала на нем кожу. Люди, собравшиеся у шарманки возле рыбного рынка, прибежали посмотреть, что происходит. Потом кто-то стал фотографировать.

– Чертов барабан, – пыхтела Мэй. – Нам не победить.

Ряды наших поколебались, и мы решили пойти в «Трикеттс» погреться. Когда мы туда ввалились, то увидели миссис Клифтон, которая сидела в гордом одиночестве за чайничком чая.

– Не против, если я сяду? – запыхавшись, спросила Мэй и с трудом доковыляла до табурета.

– Я все равно собиралась уходить, – объявила миссис Клифтон, собирая свои сумки из «Маркс-энд-Спенсер». – Пойдем, Тото. – И вместе со своим пекинесом засеменила прочь.

– Гусыня надутая! – фыркнула Мэй. – Охо-хо-нюшки, Бетти, поди смешай нам «Хорликс» и принеси кусок скотча, заклеить вот эту штуковину. – Она помахала своим продырявленным бубном.

– А у меня день тихий выдался, – возмущенно сказала Бетти, когда еще больше наших ввалилось в крошечное кафе. – Чай для всех сделаю, а еду готовить не буду.

Едва пришла с зонтом и гармоникой моя мама, я решила, что пора уходить. По пути к автобусной остановке я почувствовала, что на плечо мне легла чья-то рука, и увидела Мелани: она все еще безмятежно улыбалась, готовая сесть со мной в один автобус.

– Хочешь апельсин? – спросила она некоторое время спустя, ведь мы сидели бок о бок в полном молчании. Она уже собралась его почистить. Я схватила ее за руку.

– Нет, не делай этого. То есть я собираюсь скоро пить чай. Незачем апельсин тратить.

И она снова улыбнулась и стала болтать о разных вещах, пока наконец мы не подъехали к моей остановке, а до ее еще оставалось много миль. Я вскочила, выпрыгнула из автобуса и побежала со всех ног, а Мелани благосклонно следила за мной с верхней площадки.

Тем вечером мне предстояло руководить чтением Библии – невзирая на мою внезапную нервозность и беспокойство, что я снова заболеваю. Кэти тоже там была и заметила мое встревоженное лицо.

– Приезжай к нам погостить на уик-энд, – предложила она. – Спать придется в фургончике, но мы не замерзнем.

Я очень давно ни у кого не гостила. Я подумала, вдруг это пойдет мне на пользу.

На берегах Евфрата найди тайный сад, ловко спрятанный за стенами. Там есть вход, но у входа – страж. Внутрь тебе не попасть. Внутри ты найдешь все существующие растения, которые растут по кругу – как мишень. Ближе к ее яблочку – солнечные часы, а в самом сердце – апельсиновое дерево. Апельсин ставил подножку атлетам, тогда как другие фрукты исцеляли их раны. Все истинные поиски заканчиваются в этом саду, где рассеченный плод исторгает кровь, а плод, поделенный надвое, – полная чаша для путников и паломников. Отведать плода означает покинуть сад, потому что плод говорит об иных вещах, иных устремлениях. Поэтому на закате ты прощаешься с местом, которое любишь, не зная, вернешься ли назад, зная, что никогда больше не вернешься тем же путем. Возможно, в иной день ты случайно откроешь калитку и снова очутишься по ту сторону стены.

– Я принесу газовый калорифер, – сказала Кэти, – и мы не замерзнем.

Мы не замерзли – ни в ту ночь, ни в какую другую из тех, что провели вместе в последующие годы. Она была моей самой ясной, ничем не омраченной любовью, и я ценила ее за это. Она как будто вообще не имела забот, и, хотя она по сей день это отрицает, думаю, она спланировала ту ночь в фургончике.

– Ты уверена, что именно этого хочешь? – шепнула я, не намереваясь останавливаться.

– О да! – воскликнула она. – Да!

Мы довольно быстро перестали разговаривать, потому что наш диалог становился слишком уж неловким. Она была на седьмом небе.

Я старалась не смотреть на нее, когда проповедовала, хотя она всегда сидела в первом ряду. В наших отношениях была и духовная составляющая. Я многому ее научила, хотя она и до меня много трудилась на благо церкви. Хорошее было время. Для чистых все чисто.