Джанет Уинтерсон - Не только апельсины [litres]

Я встала и обняла ее. Так мы и сидели у камелька, как в старые времена, и по большей части молчали. Мы вообще не говорили о случившемся, о правильности или греховности моего поступка. Она любила меня и давала мне то, в чем я больше всего нуждалась, – простое дружеское участие.

– Мне пора идти. – Часы тикали, я печально встала.

– Приходи, когда надо будет.

Она стояла на пороге, пока я не прошла несколько кварталов. Я тащилась мимо виадука и магазина ковров, потом срезала путь через Фэктори-Боттомз. Навстречу мне из паба «Петух и свисток», куда вообще никто из наших никогда не ходил, вывалилась миссис Аркрайт. Увидев меня, она просияла:

– Приветик, детка!

И побрела своим путем.

Мимо школы и методистской часовни, мимо Блэк-Эбби-стрит, где кому-то отрубили голову…

В какой-то момент я привалилась к стене: камень был теплым, и через окно мне была видна семья у камелька. Стол накрыт к чаю: стулья, скатерть, нужное число чашек. Через стекло я смотрела, как пляшет огонь, потом кто-то встал задернуть занавески.

Несколько минут я мешкала у собственной входной двери. Я все еще не понимала, что мне делать, даже не знала наверное, какой передо мной стоит выбор и в чем заключается конфликт: это было ясно другим, но не мне, и никто как будто бы не собирался объяснять. Мать меня ждала. Я, конечно, пришла поздно, но не рассказала ей про Элси; я ей не доверяла, не верила, что она поймет.

Дни отупело сливались в единое пятно: я – в церковном карантине, остальные – в страхе и дурных предчувствиях. К воскресенью пастор получил ответ от совета. Судя по всему, реальная проблема заключалась в том, что, наперекор учению святого Павла, женщины получили власть в церкви. Наша ветвь церкви никогда об этом не задумывалась, у нас всегда были сильные женщины, и все держалось на них. Кое-то из нас мог проповедовать, и совершенно очевидно, что (в моем случае) благодаря этому заполнялись церковные скамьи. Последовало большое смятение, затем случилось нечто любопытное. Моя мать встала и сказала, что, на ее взгляд, правильно, что у женщин есть своя сфера деятельности в рамках пастырского служения, например воскресная школа и сестринская община, но нести слово Божье – удел мужчин. До сего момента моя жизнь имела хотя бы какой-то смысл. А теперь вообще никакого. Моя мать все бубнила о важности миссионерской работы для женщины, что я – совершенно ясно – была как раз такой женщиной, но отринула свое призвание, чтобы получить власть в обычной жизни. Закончила она словами о том, что, бросив вызов миру мужчин, я попрала Закон Божий, и сделала это через секс. Это была не спонтанная речь, мама явно обсудила ее с пастором – сказалась ее слабость к духовным чинам. Несомненно, пастору Спрэтту она уже много месяцев как рассказала. Я огляделась по сторонам. Хорошие люди, простые люди, что станется с ними теперь? Я знала: мама надеется, что я стану винить себя, но нет. Я знала, кого следует винить. Если существует такая вещь, как духовный адюльтер, то моя мать – шлюха.

И вот, пожалуйста, мой успех за кафедрой стал причиной моего падения. Дьявол проник в меня через самое слабое место: мою неспособность осознать ограниченность моего пола.

– Это же чушь собачья! – раздался голос из задних рядов. – И ты, Луи, это знаешь. Так поможем мы этому ребенку или нет? – голос принадлежал Элси.

Кто-то постарался заставить ее сесть, но она вырывалась, а потом закашлялась, а потом повалилась на бок…

– Элси!

Я бросилась к ней, но меня оттащили прочь.

– Она без тебя обойдется.

Остальные сгрудились вокруг нее, а я беспомощно дрожала в стороне.

– Найдите теплое пальто и давайте отведем ее домой.

И они вывели ее на крыльцо.

Во всеобщей суматохе пастор подошел ко мне и сказал, что в знак повиновения Господу я должна отказаться от любой пастырской деятельности, начиная с проповедей и руководства классами по изучению Библии и заканчивая тем, что он назвал «оказанием влияния» в любой форме. Как только я соглашусь, он договорится о проведении более мощного экзорцистского обряда, а потом я поеду с мамой на две недели в дом отдыха в Моркам.

– Я утром вам отвечу, – пообещала я, сославшись на усталость.

Сэр Персиваль в лесу вот уже много дней. Его доспехи потускнели, его конь устал. Последнее, что он ел, была миска молока с хлебом, которую дала ему одна старуха. Другие рыцари проходили этим путем, он видит их следы, их отчаяние и в одном случае – кости. Он слышал байку о разрушенной часовне или старой церкви: никто не знает, что там, все только уверены, что она стоит где-то – заброшенная и святая – вдалеке от любопытных глаз. Возможно, там он найдет, что ищет. Прошлой ночью сэр Персиваль видел сон, в котором святой Грааль приближался к нему в луче солнечного света. Плача, он потянулся к нему, но в руки ему вонзились шипы, и он проснулся.

Сегодня, искусанный и израненный, он видит во сне двор короля Артура, где он был всеобщим любимцем. Он видит своих собак и своего сокола, свою конюшню и своих верных друзей. Теперь его друзья мертвы. Уже мертвы или умирают. Он видит во сне, как Артур сидит на широких каменных ступенях, сидит, уронив голову на руки. Сэр Персиваль опускается на колени, чтобы обнять своего господина, но его господин – дерево, поросшее плющом. Когда он просыпается, его лицо залито слезами.

Когда пастор пришел на следующее утро, я уже чувствовала себя лучше. Мы втроем выпили чаю. Думаю, мама рассказала какую-то шутку. Все было решено.

– Так я закажу для вас номер? – спросил пастор, листая свой ежедневник. – Вас, конечно, там ждут, но надо же соблюсти приличия.

– Как Элси? – Это не давало мне покоя.

Нахмурившись, пастор сказал, что вчерашний вечер расстроил ее больше, чем они думали. Ее положили в больницу.

– Она поправится?

Мама напомнила, что это Богу решать, а нам надо думать о другом. Пастор мягко улыбнулся и снова спросил, когда мы поедем.

– Я не поеду.

Он сказал, что мне понадобится отдых после битвы. Что моей матери нужен отдых.

– Пусть она едет. Я ухожу из церкви, поэтому об остальном можете забыть.

Они сидели как громом пораженные. Я сжимала шероховатый бурый камешек и надеялась, что они уйдут. Они не ушли. Они увещевали, молили и призывали на мою голову громы и молнии, потом они передохнули и взялись за меня с новыми силами. Они даже предложили вернуть мне руководство занятиями по изучению Библии, пусть и под присмотром. Наконец, пастор покачал головой и объявил меня «отпавшей», о коих говорится в Послании к евреям и коим невозможно речь истину. Он в последний раз спросил меня:

– Ты покаешься?

– Нет.

И я смотрела на него в упор, пока он не отвел взгляд. Он на полчаса увел с собой мать в гостиную. Не знаю, что они там делали, но это не имело значения: моя мать давно выкрасила белые розы красным, а теперь заявляла, что они такими выросли.