Халлгримур Хельгасон - Женщина при 1000 °С

«Что с тобой?» — спросила дочь Исландии.

«Нет-нет, это просто… А зачем тебе…?»

По его словам было заметно, что ему плохо.

«Это я такая невозможная?»

«Нет… Хе-хе… Просто меня прокляли».

«Прокляли?»

«Да. Чертова гадалка. Сказала, что я никогда не смогу…»

«Что? Та самая гадалка, которая предсказала тебе смерть в тридцатитрехлетнем возрасте?»

«А ты откуда знаешь?»

«Я много чего знаю».

«Где ты это услышала?»

«В Квинта де Крио».

«В Квинта де Крио? Ты там бывала?»

«Я там работаю. И живу тоже там».

«Да? Правда?»

«Да, я ухаживаю за твоим отцом».

«За папой? Старым Крокодилом?»

«Да», — ответила я, и тут меня осенило. Был другой способ заполучить Де-Криво. Я поспешила одеться, попрощалась, спустилась вниз по лестнице и отправилась прямо на автовокзал.

Четвертого июля 1950-го года я родила дочь. После чего проплакала двое суток. Я, которая ничего не умела и ничего не могла, все-таки совершила этот подвиг. Мне, изнасилованной жизнью, все же удалось принести ей плод. Я, негодная, все же оказалась на что-то пригодна. Я плакала от счастья, от облегчения, от горя и не верила своим глазам, когда мне в объятья положили здоровую девочку. Папа лил слезы из солидарности со мной, ухаживал за Гектором и договорился с Беннами, что мне дадут недельный декретный отпуск.

Рожала я дома. В нашей с папой комнате. Повивальной бабкой была деревенская гадалка — та самая, которая неправильно предсказала, что Крокодила разобьет паралич, но проявила свою силу, наложив проклятие на причиндал его сына. Мне она не нравилась, но, кажется, это была единственная повитуха в этой плоской местности, древняя, дряхлая цыганка, крутолобая, грудасто-толстая, с тяжелыми руками и черным пятном на подбородке. Старший Бенни привез ее на своем автомобиле. Под подбородком и подмышками у нее колыхался мягкий жир, словно бахрома на ковбойской куртке.

Ребенок вышел из утробы светловолосым, с белейшим телом; он был как светлый лучик в этих темных руках, так что здесь слово «появиться на свет» пришлось как нельзя более кстати. Только вот этой бабе сильно не хватало сердечной теплоты. Я не говорила, кто отец, но едва из меня показалась головка и крошечное личико, сплюснутое тазовыми костями, гадалка сразу обнаружила, кому оно принадлежит. Она приняла ребенка грубо, как теленка при отеле. И все время бормотала под нос: «Злое семя зло загинет, злое семя зло загинет». Перерезала пуповину со злой гримасой и швырнула орущего младенца мне, с презрением на лице.

И все же это была единственная цыганская туча на моем ясном небосклоне. Потому что теперь я поняла, почему детей называют солнышками.

Через два месяца нам пришлось спасаться из Де-Криво бегством. Отец и дочь сидели в пыльном автобусе, едущем в столицу, с суровостью на сонных лицах. Солнце на западном краю неба плыло в пшеничных колосьях и подсвечивало мельчайшие пылинки, которые медленно парили в воздухе перед глазами, не подозревая, что наш рейсовый автобус движется со скоростью 60 км/ч. Я не сводила глаз с этих летучих крох. В сочетании с темно-зелеными спинками сидений они были как крошечные блуждающие солнца, звезды в далеком тумане, великие события в грозной вселенной, которая, тем не менее, была настолько мала, что вмещалась в вечерний автобус до Буэнос-Айреса.

«Но как ты могла… С… с ним ?» — вот и все, что было сказано за время пути.

Славяноокая вуаледама с сидения впереди повернулась и стала рассматривать нас. Разумеется, мы напоминали невезучих супругов со своим новорожденным ребенком. Жидковолосый сорокалетний мужчина с жилистым лбом и его двадцатилетняя жена со слегка одутловатым лицом и единожды в жизни выпяченными грудями. В какой-то мере эта догадка была верна. Мы стали какими-то супругами, черт возьми! А сейчас я выродила из себя целых полземельного участка — нам на потребу.

Ночь мы провели на грязном постоялом дворе близ вокзала. Ребеночек спал под чутким маминым крылом, а новоиспеченный дедушка совсем не спал, а лежал и считал cucaracha, ползавших по полу и по стенам. В этот вечер он испытал такой же шок, как хуторяне с утра, когда узнали, кто отец девочки. Я так старалась спасти его, помочь ему подняться руин, а за эти старания меня осудили. Гадалка указала на очевидное: хотя ребенок был светленький, он странным образом был как две капли воды похож на Эль Коко. Сперва я отчаянно отрицала это, но после небольшого допроса с пытками в сарае толстяк сознался в этом зачатии перед Беннами, которые просто взвились на дыбы: «La puta mierda!» Мне едва удалось укрыть девочку в канаве, пока они неистовствовали. Иначе они утопили бы ее в подойнике. Они отвесили мне каждый по десять оплеух и столкнули на пол в хлеву. Я ругалась про себя, закусив зубами навоз. Отец был на рынке, куда его послали отвезти коровьи туши, и вернулся только к вечеру. Час спустя мы покинули Ла Квинта Де Крио, но наследник был живой, у меня на руках, и это было самое главное. Он был залогом того, что мы сможем вернуться и потребовать принадлежащее ему.

А как же Гектор? Неужели они?.. Неужели я тоже убила его, как и моего Хартмута Херцфельда, и Магистра Якоба, и Аарона Гитлера, и фройляйн Осингху? Отчего я такая невезучая? Где я ни пройду — везде приношу гибель и ад. И та лужицкая семья — они разве не из-за меня погибли? Хозяйка, горбун и хозяин.

И вот я теперь: за семью морями, за семью телами…

Но каким же образом я стала такая? В роду у меня, ни с той, ни с другой стороны, убийц не было. Что там сказал тот маленький индеец, который знал ацтекскую астрологию? Эти «окольные пути» залиты кровью? У меня судьба такая? Я спросила у пылинок в автобусе, но это было все равно что вопрошать их коллег, звезды в ночи, о сущности мироздания. Я ответила тем, что сдула эти дурацкие пылинки. Они унеслись по воздуху, целые галактики рухнули, словно Бог дунул на свое творение в живописном приступе раздражения, но потом все улеглось и вернулось на круги своя. Да кто же такой поддерживает все это в равновесии? Отчего эти пылинки так хорошо держались вместе, и плыли в пространстве с таким спокойствием и постоянством, несмотря на то, что автобус трясся по разбитому асфальту на скорости 60 км/ч? Отчего они не утомлялись, не падали на пол? Мирозданию свойственно какое-то чертово равновесие. Чертово равновесие и стабильность. И не важно, как сильно ты дуешь на что-нибудь, оно не стронется со своего места, не переменится. Очевидно, Бог отрядил мне роль неудачницы .

Но я махнула рукой на это все сейчас, шестьдесят лет спустя. Конечно, никакой это не чертов Бог, никакого чертова Бога нет в этом мире — только Пух. По-моему, это была такая жизненная задача: избавиться от всех этих тысяч и тысяч понятий, усвоенных с колыбели. Жизнь заботливо нагружает нас разным багажом. Наша задача — немедленно его выбросить. Только сейчас мне удалось освободиться от той ерунды, которую нагородили вокруг жизни всякие глупцы: богозанудство, астролохию, любвеманию и вещестяжательство. Только сейчас уже поздно. Поздно, потому что сейчас мне пора умирать. Это как с математикой в былые времена. Всю зиму пытаешься врубиться в какую-нибудь туманность, только в день экзамена начинаешь что-то в этом соображать, но тогда уже поздно, потому что после экзамена это тебе вообще не потребуется.