Дэвид Лодж - Для англоманов: Мюриэл Спарк, и не только

Обратим внимание на несколько любопытных деталей, которые многое проясняют в той самой знаменитой концепции «Запад versus Восток», что некогда столь превратно истолковал Киплинг. Запад, представленный на картине генералом Гордоном, уже тогда был мультикультурным, достаточно посмотреть на наряд героя. Нелишним будет прокрутить в голове и всю его героическую биографию. Гордон почти никогда напрямую не служил империи, королеве, Британии, он всегда работал с довольно пестрой властью, состоявшей из местных правителей, западных контролеров и советчиков, а также международных авантюристов всех мастей. Гордон живо интересовался странами, где ему приходилось действовать; он на самом деле пытался хотя бы чуть-чуть переустроить местную жизнь на более гуманный лад — в его, конечно, представлении. А представление у него было протестантское и даже отчасти миссионерское, смешанное с верой в прогресс как технический, так и моральный. Проблема заключалась в том, что народы, которым Гордон хотел привить свои представления, не верили ни в прогресс, ни в протестантского Бога. У них был свой Бог и своя жизнь, которая для большинства становилась хуже с появлением чужеземцев в красных мундирах. Силой, подкупом и лестью западным людям удавалось добиться лояльности от многих в Африке, Азии и на других дальних территориях — и вот здесь, как и в случае генерала Гордона, начинался микс. Собственно, колониализм, империя, в нашем случае, Британская империя — это и есть специальный способ такого микса, имевшего долгоиграющие, длящиеся до сего дня политические, экономические, социальные и культурные последствия. Кураторы Artist & Empire попытались проследить, как этот микс смешивался, какие ингредиенты были задействованы и что в результате вышло.

«Последний рубеж генерала Гордона» висел в третьем зале выставки под названием «Имперская героика». Там можно было обнаружить еще несколько «Последних рубежей», в частности, «Последний рубеж в Изандвлане» Чарлза Эдвина Фриппа. Здесь, в отличие от героической смерти генерала Гордона (его телохранитель Ага Халил Орфали был ранен в бою и потерял сознание, так что, придя в себя, увидел сагиба уже обезглавленным), повествуется о коллективном подвиге целого британского подразделения, принявшего неравный бой с зулусами. На этой картине все проще — красные мундиры солдат и ружья со штыками против полуголых бойцов с щитами, топорами и дротиками. Никакого микса, условный чистый Запад сошелся с условным чистым Востоком (хотя географически это юг), схватка «наших» с «ненашими» у черта на куличках. Оттого произведение Фриппа сегодня почти не воздействует на зрителя: обычная батальная сцена, таких тысячи; картина, которая вполне могла украшать (думаю, и до сих пор может украшать) гостиную ветеранского клуба какого-нибудь Ланкаширского пехотного полка. А вот Джой ухватил главную для западного человека драму империи — драму персональную, в ней переплетены благие намерения, авантюризм, морализм, жестокость, мужество, коварство и неистребимое стремление выходца из британского среднего класса куда-то туда, за горизонт, подальше от сырого и мрачного острова, управляемого туповатыми аристократами. Сегодня Гордона можно представить менеджером дубайской компании — или он даже отправился бы руководить миссией «Врачей без границ» в Ирак. «Время тогда такое было», — как говорит героиня известного анекдота.

Выставка состояла из шести тематических залов, последовательность которых складывалась в очень современный идеологический сюжет. Первый зал — о том, как загадочный, только что открытый мир наносился на карту. Второй — репрезентация того, что кураторы назвали «Трофеи Империи». Третий — про героев колониализма. Четвертый (самый, пожалуй, любопытный) — Power Dressing (на русском что-то вроде Одеяния Власти). Здесь были представлены этапы культурного смешения, которое происходило иногда спонтанно, а иногда по распоряжению британской администрации. Колониальные чиновники и военные в экзотических местных костюмах. Местные правители и вожди — в западных нарядах, или с элементами западных нарядов. Самый забавный портрет в этом зале написан в XVI веке, и дело в нем происходит в самой старой английской колонии — Ирландии. Один из колониальных администраторов Ольстера представлен в виде ирландского вождя — без штанов, с голыми ногами, босиком, с ирландским круглым щитом и дротиком, но камзол у него чисто английский, украшенный к тому же изысканнейшим кружевом. Портрет напомнил мне фотографии детей из хороших семей начала прошлого века, когда мальчиков и девочек без разбору одевали в платьица. Англичанин и выглядит как ребенок в кружавчиках, а ведь перед нами безжалостный головорез. Ничего подобного в голову не приходит, когда смотришь на позднейшие костюмированные портреты, уже привыкаешь — да, здесь изображена персонифицированная Империя Всеобщего Микса. Империя — а викторианская Британия была настоящей Империей — есть торжество универсального принципа и самых разнообразных, порой экзотических реализаций этого принципа «на местах». В этом смысле Чарлз Джордж Гордон, который, говорят, имел краткий теологический эпистолярий с Махди, действительно идеальный солдат такой империи.

Пятый зал Artist & Empire — уступка современной «гуманистической», антропоцентрической поп-идеологии, выраженной идиотским лозунгом Express Yourself! (вот уж буддисты над этим смеются, наверное). Он назывался «Лицом к лицу» и в нем можно было найти лица тех, кто в силу разных причин оказался подданным Британской империи. Характерно, что самые интересные портреты субъектов колониализма нарисованы не британским художником. Вéнец (и, судя по фамилии, чех по происхождению) Рудольф Свобода получил в 1886 году от королевы Виктории заказ на несколько портретов ее индийских подданных, привезенных на Всемирную выставку в Лондон. Комиссия была исполнена, королеве понравилось, и сегодня несколько работ Свободы украсили пятый зал Artist & Empire. Это очень европейские, континентальные, «психологические» работы, не имеющие отношения к господствующим тогда в Британии стилям и направлениям. Одна из них, портрет ткача Бакширама, стала заглавной картинкой рекламной кампании Artist & Empire.

Если оставить в стороне живописную технику и всяческие специальные детали, то свободовский Бакширам мало отличается от крестьянских портретов, сделанных интеллигентскими живописцами Российской и Австро-Венгерской империй во второй половине XIX века. Это действительно Другой, неважно, социально другой или этнически другой, но усилия художника направлены на то, чтобы заставить зрителя почувствовать изображенного «своим». Рудольф Свобода был признанным ориенталистом (юный Киплинг, повстречавший живописца в Индии, назвал художника «австрийским маньяком», возомнившим себя Всевышним, который может объять весь «жаркий Восток»), однако в этих портретах он не ориенталист, а скорее «реалист», что ли, представитель образованного класса, сочувственно пытающийся показать, что «они» (то есть необразованные низшие классы) тоже люди, в сущности, такие же, как и мы. Социальная драма, а не схватка цивилизаций. И ровным счетом ничего имперского здесь нет.