Эдуард Овечкин - Норд, норд и немного вест

Миша и Маша допили шампанское и, не сговариваясь, направились к выходу из кухни.

— Куда пошла, вот пороть тебя некому! — возмутился Петрович. — Ушли они, видишь ли, не в жилу им стариковские мудрости! А и ладно, ну поикаю немножко, не помру же. А и помру, так никто не заплачет.

Так он и сидел до утра, сокрушаясь и, допив шампанское, вытащил из заначки бутылку портвейна и продолжал разговаривать с ним. За разговором с бутылкой портвейна Маша и застала его, зайдя попить воды.

— Петрович, ты чего тут? Плачешь?

— Я, говорю, помру, так никто и не поплачет.

— Ой, только не начинай. И я тебя умоляю, песен не пой, а?

— А! Кстати! Где мой баян? Ну-ка, ну-ка…

— Так нет у тебя баяна-то.

— У меня нет баяна? Надо же… вот так жизнь прошла, и только в конце оказалось, что зря!

Маша сходила за Мишей, и тот отвёл Петровича в его комнату, уложил и сидел с ним, пока Петрович не уснул.

На другой день точно было уже пора уходить — поводов оставаться не было, ночное объяснение с Машей ситуацию не прояснило, и тем более после него нужно было оставить Машу в покое, а не мозолить глаза. Вот бы повод какой найти, такой, чтоб железный, но, как назло, в голову ничего не шло и от судьбы подарков Миша не ждал. А она возьми, да и подсоби ему: к обеду в доме отключили горячую воду.

— Фашисты! — кричал в окно Петрович чумазым работникам, толкущимся во дворе. — Что вы творите там?

— Ремонт, отец! Скоро и холодную отключим!

— На сколько?

— Холодную на пару часов, но каждый день, а горячую недели на две!

— Слыхали? — возмущался Петрович домашним. — Две недели! Две! Недели! А ты чего улыбаешься? Вот чего ты улыбаешься, а, Миша?

— А поехали к нам. Чего тут: квартира у нас большая, мама будет только рада, — гости у нас редко бывают, а тут — ты, Маша, вёдрами воды себе не наносишься.

— Даже не знаю, удобно ли это…

— Я точно не поеду, мне вода не нужна, а сторожить квартиру надо, мало ли тут что. А вы да, пакуйте вещички и двигайте, я отдохну хоть тут от вас, как барин, один в целой квартире поживу! Давай, давай, Машенция, не жмись: дают — бери, а бьют — беги.

Егорка был решительно за, и Маша, немного помявшись, согласилась, что да — вариант для них наиболее подходящий, но, если там неудобно будет, или что, то Миша им должен сразу же сказать и они немедленно съедут.

— Непременно, — пообещал Миша и на радостях, хлопнул Петровича по плечу.

Петрович крякнул и сказал спасибо, что Миша хоть не полез целоваться. Вещи (только самое необходимое) собрали быстро и, взяв такси, поехали.

На улице погода была сырая и мрачная: только что прошёл крупный дождь. Маша, сидя на заднем сидении, смотрела в боковое стекло, на котором висели жирные, пузатые капли, и её забавляло смотреть на город и на людей сквозь эти капли — как текли их контуры в каплях, как зыбко и нечётко дрожали они в водяном мареве и даже не подозревали об этом.

— Да не может быть! — всплеснула руками Вилена Тимофеевна, — Ты соизволил вспомнить про мать! Да ещё с гостями! Радость-то какая, уж не позвать ли цыган?

Наличие у гостей большого (по сравнению с необходимым для простого визита) количества вещей, если и удивило её, то виду она не подавала: воспитание не рубаха, — его под ремень не засунешь. Когда Миша наконец спохватился и объяснил маме и про воду, и про недавнюю Машину операцию, то решение привезти их к ним она похвалила, хотя призналась, что не ожидала от него такой сообразительности, и как всё-таки отрадно осознавать, что усилия по воспитанию ребёнка хоть и упали глубоко, но теперь дали всходы. Жаль, что вот прыти ему не хватило привезти Егорку сюда сразу, после того, как Машу положили в больницу. И если бы он сделал так, то Егорка сейчас не был так худ, и она, да, видит, что он подрос, но не надо ей рассказывать, что он не выглядит худее, чем принято для детей его возраста.

Поселили Машу с Егоркой в первую налево от входа комнату, бывшую раньше кабинетом-гостевой, но Егорке комната показалась скучной (кого в детстве привлекают кожаные диваны и кресла размером с небольшую комнатку в комуналке?) и он сразу же побежал в Мишину, которую назвал «своей».

— О, мама, смотри, что я нашёл у Миши на столе! — вернулся он оттуда через минуту и показал их фотографию, ту, которую она дарила Славе, вставленную в тонкую серебряную рамку под стекло.

— Боже, — всплеснула руками Вилена Тимофеевна, — святая непосредственность! Вмиг смутил двух взрослых людей, ты посмотри на него! Маша, вы пока отдыхайте, а мы с моим оболтусом займёмся обедом: мать зачем предупреждать, что будут гости, правильно? Пусть сухари на стол накрывает.

— Да мы не голодны, Вилена Тимофеевна, и он не мог вас предупредить, мы так спонтанно собрались!

— Не голодны, так проголодаетесь. А вот про спонтанно ты зря сказала, — Вилена Тимофеевна сняла очки и посмотрела на сына, — я уже было понадеялась, что в его жизни хоть что-то происходит так, как задумано, а не как ветром надует.

— Он наверняка это задумывал! Не удивлюсь, что именно он и рабочих подговорил!

— Защищаешь его? Ну, ну. Ну, ну.

Мише было весело от всего того, что происходило сейчас в их таком ухоженном, красивом, но давно уже скучном доме. Он соскучился по маме и рад был, что она его ругает и показывает строгость, хотя отношения их давно уже строгости не предполагают, и он понимал, что мама играет на Машу, а Маша защищает его, включаясь в эту игру, и это тоже радовало. Да вообще радовало всё, даже то, что за окном опять забарабанил дождь и потемнело.

На обед решили не мудрствовать и накрутить голубцов, и Маше быстро стало скучно отдыхать. Она посидела немного с Егоркой и поглядела, как тот водит флотилии моделей корабликов по огромной карте, которую Миша постелил на пол, а на замечание Маши, что с модельками надо аккуратнее, чтоб не повредить, только махнул рукой, разложила вещи и пошла на кухню помогать. Вилена Тимофеевна, заручившись поддержкой Миши, напрочь ей в этом отказала, и Маша сидела, сложив руки и просто смотрела, как Миша крутит фарш, а Вилена Тимофеевна разделывает кочан капусты и варит рис. Миша с фаршем разошёлся и на удивлённый вопрос мамы, когда придут остальные пять человек гостей, ответил, что подумаешь, наготовим впрок, но Вилена Тимофеевна голубцы, заготовленные впрок (как и замороженный фарш), не признавала и сказала на это, что Миша сам напросился и придётся тогда налепить пельменей, заодно и будет чем вечером заняться. Позже Машу пожалели и, так уж и быть, разрешили ей тоже скручивать голубцы, но потом оказалось, что скручивает она их не так и пришлось сначала учить её как скручивают их в Ленинграде (то есть так, как положено в приличном обществе), но всё это проходило так весело и так уютно, тепло и по-домашнему, что Маше снова захотелось плакать.