Эдуард Овечкин - Норд, норд и немного вест

Шов у Маши заживал споро, врач хвалил её молодой, здоровый организм и волю к выздоровлению и даже, раздобренный Петровичем, разрешил ей выписаться на восьмой день, сразу после снятия швов, выдав строгие инструкции, как и сколько времени себя беречь и когда являться на осмотры.

Петрович, Егорка и Миша к приезду Маши домой явно готовились, и это её обрадовало: в квартире всё было вылизано, расставлено по местам и в ванной даже висела новая шторка тёмно-синего цвета.

— Красота! — заметила Маша, походя по квартире. — А я-то думала, что тут бедлам будет!

— Это ты за что сейчас Мишу обидеть хотела? — уточнил Петрович.

— Почему только Мишу?

— А кого? Мы с Егоркой порядок знаем и бедламов тут не устраиваем — Егорка, подтверди! (Егорка радостно закивал). А, выходит, в Мишанин огород камень-то ты метнула! А зря, он тут, знаешь, — ого за порядком как следил. Надоел уже, сил нет! В угол не плюнь, в занавеску не сморкнись, пальцы об обои не вытри, тут переобувайся, тут — разувайся, тут — одевайся! Развёл тут, понимаешь, институт с благородными девицами!

— А, и девицы были?

— Какие девицы?

— Ну вот, про которых ты сейчас…

— Ну Маша, ты даёшь, это же художественное преувеличение! Тебе точно только аппендикс удалили?

— Петрович, я тоже так рада, что вернулась!

Делать Маше дома ничего не разрешили. А может, с ложечки меня кормить будете, уточнила Маша и все втроём утвердительно ответили, что да, будут, если понадобится. Но было, конечно, мило, и Маша откровенно наслаждалась таким вниманием и заботой к себе. Когда засобирались ложиться спать, Миша стал прощаться.

— А ты куда, — удивился Петрович?

— Домой поеду… ну… я же здесь больше не нужен, я так понимаю.

— Звучит оскорбительно и высокомерно, да, Маша?

— Абсолютно. Поздно уже, Миша, оставайся у нас, а завтра и поедешь с утра.

— А это уместно?

— О, нет! Опять начинается! — и Петрович, взявшись за голову, ушёл на кухню.

— Миша, ну конечно, что здесь такого?

— Вот и хорошо, — явно обрадовался непонятно чему Миша и остался.

Спать хотелось, но уснуть он долго не мог и отчего — было непонятно: за окном тихо (машин отсюда почти и не слышно и днём), в доме тихо, соседи не шалят, и только мысли шумно и назойливо крутятся в голове. И ладно там бы важные какие, так нет, глупости всякие: о том, что вот она, рядом, спит в соседней комнате за тоненькой стеночкой и так близко, так интимно он к ней ещё не был, хотя близость такая что давала — не вполне ясно. И от этого загадочно было, почему же эта близость так волнует. Пролежав так час или два (ночью время идёт вообще непонятно как, когда не спится), Миша уже жалел, что не взял у Маши что-нибудь почитать: лежать просто так он больше не мог, казалось уже, что болят бока и как не ляг, всё неудобно и какие-то новые пружины, бугорки и ямки в этом диване образовываются сами собой и, чем дольше лежишь, тем больше их давит то тут, то там. Миша встал — лежать дольше было невозможно. Он видел тут раньше подшивку журнала «Крокодил» десятилетней давности и тогда только подивился (ну кому нужно это старьё), а теперь подумал — ну почему бы, собственно говоря, и нет?

Аккуратно подтащив стол к окну, чтобы не включать свет, Миша уселся с подшивкой и собрался было окунуться в бездну сатиры и юмора прошлого поколения, как услышал, что в соседней комнате встал Петрович. Петрович постучал к нему и, не дожидаясь ответа, вошёл.

— Не спится?

— Как видишь.

— И мне. Может того… по пять капель?

— Среди ночи?

— А какая разница? Что, ночью как-то по-другому усваивается?

— Да не в том смысле. Что мы, как алкаши какие-то будем?

— Ну, хочешь, не будем, как алкаши, будем, как дворяне. Лечиться от меланхолии.

— А, к чёрту, — пошли! Но только по пять капель! Строго!

— Непременно! А зачем тебе брюки, так пошли, по-свойски — спят же все!

На кухню шли на цыпочках и там тоже старались не шуметь, хотя и пол скрипел, и дверцы шкафчиков, и даже холодильник, после того, как в него слазили, обрадовался компании и загудел в два раза громче.

Выпили по стопке. Миша понял, что нет, не лезет и поставил себе чайник, на что Петрович сказал, экая ты фифа, ну и ладно, сиди голодный, — мне больше достанется. Чай пился вкусно и Миша, чокаясь с Петровичем, налил себе уже вторую чашку, когда в кухню тихо вошла Маша:

— Чего вы тут? Не спится?

Миша застеснялся своих трусов и, схватив полотенце, прикрылся им, но оно оказалось маленьким и стало ещё смешнее.

— Оспаде, Маша, ну напугала-то как! — встрепенулся Петрович. — Думал, смерть за мной пришла!

— Что, на смерть похожа? — Маша была в ночнушке и куталась в накинутую на плечи шаль, но бледная и сгорбленная она всё равно не была похожа на смерть.

— Да слушай ты его! — вступился за неё Миша. — Выдумывает тут! Ты совсем не похожа на смерть, а выглядишь… («очень даже привлекательно» хотел сказать Миша)… хорошо и мило!

«Хорошо и мило, ну я и дурак!»

— Спасибо, Миша! А что вы тут? Пьёте?

— Только мужики пьют! А этот — чаи гоняет. Кого ни попадя теперь на флот берут, как я погляжу!

— Ну и мне тогда налейте, что ли.

— Водки?

— Тьфу на тебя, Петрович! Чаю.

Миша попытался встать, застеснялся опять, сел, попытался поухаживать сидя — выходило неловко.

— Да я отвернусь, Миша, — засмеялась Маша.

— Будто мужиков ты в трусах не видала! — хмыкнул Петрович. — А ты чего бродишь-то?

— Да что-то ноет всё, вроде усну, а тут же и проснусь. Надоело уже.

— Шов ноет?

— Да. И шов тоже ноет.

— А я ведь знаю, что тебе делать! — стукнул кулаком по столу Петрович.

— Да ладно? А чего ты меня Машкой больше не называешь, кстати, всё спросить хочу.

— Да, как бы тебе сказать, — Петрович переглянулся с Мишей.

«Нет», — покачал головой Миша.

— Расту над собой, понимаешь, — развел руками Петрович.

— А-а-а. Ну тогда понятно. Так что же мне, по-твоему, делать?

Миша заподозрил уже неладное, но остановить Петровича не успел, — тот схватил у него полотенце, перебросил его через плечо, расправил плечи, поставил локти на стол и развёл руки ладонями вверх.

— И не перебивать старших, — Петрович строго посмотрел на обоих, — у меня как бы есть товар (сжал левую руку в кулак, потом передумал, разжал и сжал правую) и у меня же, хоть это и звучит странно, но так уж сложились обстоятельства, есть, как бы, и купец (сжал в кулак левую руку). Вот, собственно, что я имею вам сказать.

— О чём это ты, не поняла?

Миша всё понял, и не так уж и стыдно сейчас оказалось сидеть в трусах, как сидеть здесь вообще. Дошло и до Маши:

— Петрович, ты серьёзно сейчас?

— Более чем. Ну так что скажите, голуби сизокрылые?

— Ну тебя, — сказала Маша и вышла из кухни.

Миша молчал. Вышло неуклюже и слишком рано, но, пока Петрович говорил, была мыслишка «ну а вдруг, чем чёрт не шутит?», а теперь вот оказалось, что чем бы он там не шутил, но вот не этим. И то ли оттого больше было неудобно, что Маша вышла, то ли от этой промелькнувшей тогда мыслишки — не сразу и поймёшь.