Марина Назаренко - Тополь цветет: Повести и рассказы

Незаметно-незаметно, а вернулся из дали лет обычай свадеб широких, песенных. С автомобилями вместо заливистых троек, но не менее прежнего изукрашенных. И когда выкинет городской прибой машину, увитую лентами, с приникшими к капоту гладиолусами, с белым облачком фаты за стеклами, что-то волнующее, бесконечно молодое так и тукнется внутри радостью, сорвавшись навстречу новой жизни.

Все чаще свадьбы выезжают из тесноты кооперативных и прочих обиталищ в рестораны, кафе, столовые и сзывают гостей со всех волостей. Родители наизнанку вывертываются, ублажая молодых и друзей-приятелей, гости раскошеливаются, ублажая жениха с невестой и собственное достоинство.

И уж как нехорошо становится, если разудалое торжество это обернется через год или два банальным, не предусмотренным никакой традицией разводом. Не всякий раз, конечно, но все же…

Пожалуй, сельские свадьбы понадежнее.

Мне показалось, Ириша узнала меня и улыбается. Умыв Лидку, она поплескала ее ножонками в воде (успела ведь скинуть сандалики!), обула и подтолкнула вперед. Девчонка лезла на гору, оступалась, скользила, опиралась ладошками в тропку, обертывалась к бабке, мешая нести воду.

Мне нравилось думать, что Иришка бабка, и про себя называть ее так, потому что она вовсе не было похожа на бабку. Я поднялась наверх и ждала, зная, что ей придется отдыхать — подъем все-таки крут.

И она взошла и остановилась с тихой, светлой своей улыбкой. Лицо курносенькое, буро-загорелое, иссеченное дужками мелких морщин у глаз и рта. Но из-за этих морщинок и казалось, что Ириша всегда улыбается. А уж когда улыбалась, то узковатые голубенькие глазки из-под белесых бровей смотрели так безропотно и беззащитно, что меня всякий раз прохватывало холодком: как такая с таким мужем четверых подняла и до дела довела?

— Неужели Еленкина девочка? — И волосы, и носишко, и скулки — все обличало в ребенке бокановскую породу.

— Ее, — сказала бабка, сияя тихой улыбкой, следя, как девочка возится с птеродактилем.

— Тебе подбросили?

— Да, у меня живет.

— Они такие теперь, молодые, — всё на бабок! Им и свадьбы давай, и квартиры, и обстановку, и машины, и удовольствия — ни от чего не хотят отказаться. А можно, так и ребенка бабке сплавят.

— А что ей делать? Работает на стройке, одна мыкается.

— Как, разве не в совхозе они?

— Да ушла она от Михаила. Под Москвой устроилась.

— Что ты говоришь!

— Два года, как ушла. Выпивать начал и бегать. Да и бить уже нарыхтался. Что ж, в гараже всегда… с шоферней… А сколько она может сидеть так?.. Теперь-то вроде и жалеет. Девчонку он больно любит. Опять третьего дня приезжал, платьишко вон привез.

— Ну, так в чем дело, чего Еленка думает?..

— А уж он привел себе какую-то…

Это надо же, как раздались березы и черемухи, смешались с ивами, нависли над горою, вьются клубами, застелили дали, не видать, как плывет речка, изгибаясь под лесом и по лугу до того села. И колокольни красной не видно. А крапивы-то, крапивы кругом…

— Вон какую терраску Марфеня отгрохала, так и горит на солнышке — как же, сына из армии ждет, — сказала Ириша и позвала: — Пойдем, Лидок, дед завтракать придет, а у нас с тобой и самовар не поставлен.

Не стала я выспрашивать подробности — какая разница!..

Манька Веселкина все охаживала косой лужайку. А с того края возвращалась уже Марфеня. Хотела я пройти мимо, да Марфеня крикнула:

— Простояла я с вами, пока молоко разобрали все! — И снова остановилась.

— Пойдем, я козьего налью, — забрасывая косу на плечо, сказала Манька, — пользительней коровьего, дачникам навязываю, да они не любители. Во, уморилася. — И отерла пот рукавом.

— Это тебе не на свадьбе плясать, — сказала к чему-то Марфеня и вроде как пояснила мне: — У нас тут свадьба за свадьбой, гуляем вместо престольных праздников, такую моду взяли. Зима началась — Митину Варьку выдали, а за ней сразу Валерку Крапивина женили, а завтра Сивалихины барана режут: Борис в городе невесту нашел — так, говорят, незавидненькая, долго ли наживут? Варька-то Митина убегла уже от мужа, домой пришла.

— Да я про Еленку Боканову только узнала — Иришу на речке встретила. — Кажется, я боялась отстать от них.

— Видала девочку? — всполыхнулась Манька. — Уж такая жалконькая, такая жалконькая, и не говори, что наделали, меня опозорили — я ведь заместо свахи с ними ватажилась. А какая свадьба-то была, какая свадьба! Водки одной двенадцать ящиков выпоили, а уже этих помидоров да всякой колбасы копченой, а шпротов разных — про селедки не говорю, все салаку брали из банок, знаешь, сколько было навезено? И ярку Ириша самую хорошую тогда повалила.

— А на Варькину свадьбу как есть всех утей Митрий порезал — только снежок пал, они самые в теле были, — вздохнула Марфеня. — Они этих утей всю зиму ели бы. И стол полированный красный купили им, а зять расскандалился да топором и изрубил.

— Что творят, что творят, — причитала Манька, — ни с чем не считаются, никаких родительских усилиев не ценят. Бывало, справят свадьбу — и на всю жизнь, живешь, терпишь. А она, нонешняя, разве будет так? Кончила десять лет, отучилась, брюки надела — и сам черт не брат: хошь в волейбол посередке деревни прыгать, хошь в контору, хошь в полеводство — ну, думаю, ладно, пойду за него, а не поживется — не пропаду, голова-руки при мне. И никаких покорностев не жди от нее. А мужики молодые тоже пока ума не набрались…

— Я что слышала, — понизила голос Марфеня: — Еленка-то Боканова сошлась на стройке с одним. Да-а. Сюда уже привозила. По за то воскресенье в волейбол играл — в белой майке, рыжеватый такой, кучерявый — видела? Все еще вот так бил, вот так бил. Вечером по деревне ходили. А Ириша не признается.

— Ну и пусть живут, — рассудила Манька опять по-своему, — разве в свадьбе дело? А то наладили, как купцы какие али помещики, — знай наших! Чего знать-то? Спустят сразу до нитки все, а потом ей капрон не на что купить — и опять муж нехорош. На кой ляд сдались нам свадьбы эти? У нас теперь другой корень жизни должон быть.

— Ну как же это без свадьбы?

— А вот придет твой из армии, тоже скажет — свадьбу давай. За три года мать ему тут наработала, наготовила, валяй выкладывай!

— Ну, пущай сперва человеком станет, — как-то неопределенно и не очень уверенно отвечала Марфеня.

И долго еще судили женщины, отчего это получается чаще, чем хотелось бы: не успеют сойтись — разбегаются. Слишком ли молодые женятся, торопятся, или не желают уважить друг другу, приспособиться, а может — потребности выросли или еще что в том кроется? («Может, и любовь-то другая стала. Теперь вот надо зачем-то, чтоб не только ты, но и другие, решительно все уважали бы твоего мужа — или все равно жену! Чего в жизни могут они, чего умеют — вот ведь что важно. И от этого всё, всё…»). Нет, не снимали они с себя этой обязанности: глядеть не только за хозяйством, но и за обществом.